Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

трогательно — я-то отлично понимала, какой я «молодец». Когда в очередной раз в стену или в пропасть разлеталась, но бывала поймана. И всё повторялось — нежно, плавно, почувствуй зверя, богиня, не торопись, колено держи прижатым — серёжа молодец пам-пам-пам.

Судя по уж очень бесстрастным лицам высокородных — цирк был хоть куда.

Я, конечно, помнила и понимала, что меня учит сид, которому четыре тысячи лет, и у него было время обрести терпение ангела, но всё равно радовалась, что он не склонен к карательной педагогике. Вспоминала броский заголовок «Воронежец учил женщину парковаться, стреляя из пистолета» и последовавший за ним мемчик «А как ещё, Карл?»

Удивилась, да что там — потряслась, когда часа через четыре почувствовала зверя и зверь почувствовал меня. Не ожидала, честно говоря.

Меня учили, и я училась. И при этом никак не могла абстрагироваться от того, что приходится внимательно смотреть в эти зелёные глаза, когда он что-то поясняет; что он постоянно прикасается, показывая, как двигаться; что я улетая, с оленя, оказываюсь в его руках — и как он замирает при этом. И при всём том так осторожен, нежен, полон благоговения, что зажаться ну совершенно не получается, да и обучение отвлекает от мыслей про ненужное. Но мысли никуда не деваются.

День пролетел, как и не было. Надвигались сумерки.

— Valie, у нас возникли сомнения, каким путём двигаться дальше: коротким, через заснеженный перевал, или длинным, через долину. Споры ни к чему не привели, придётся посмотреть своими глазами. Я уезжаю, утром вернусь, — поставив в известность, Трандуил обернулся, называя имена тех, кого хотел взять с собой — около десятка, в том числе и Рутрира.

Удивилась, когда обычно такой безмолвный шаман скрипучим голосом крайне недовольно вопросил:

— Владыка, не разумнее ли будет остаться мне, а поехать эру Лисефиэлю?

Трандуил глянул на Рутрира так, что у меня вот кровь в жилах застыла, но тому было хоть бы хны, и он вежливо-озабоченно добавил:

— Богиня была бы в большей безопасности… — и поклонился эдак с витиеватостью.

Трандуил помолчал, потом очень непонятно сказал:

— В лагере остаются другие шаманы… впрочем, возможно, эру Лисефиэль желает поехать?

Эру Лисефиель поехать не желал. По мне, так лучше бы валил, было бы спокойнее за его головушку, но меня почему-то никто не спрашивал, а самой высказываться показалось нескромным, да и очень уже хотелось остановиться. Это эльфы сегодня ехали неспешно и не устали, а для меня день был и насыщенный. Болели, прости господи, и шенкеля, и что повыше; хотелось лечь и уснуть.

87. Вдохновение

Очень многие думают, что они умеют летать,

Очень многие ласточки, лебеди очень многие.

И очень немногие думают, что умеют летать

Лошади очень многие, лошади четвероногие.

Но только лошади летают вдохновенно,

Иначе лошади разбились бы мгновенно.

«Лошадиная песня», С. Никитин — Ю. Мориц

я это буду помнить вечно

кругом дыхание зимы

дрожащий огонёк от свечки

и мы

© МаГ

Разгорались прозрачные алые сумерки — уже совсем по-зимнему ранние, в серебряных блёстках падающих медленно снежинок. Впереди маячила развилка: одна дорога уходила выше, к перевалу, вторая спускалась в долину, поросшую лесом.

С непривычки было тяжело весь день провести верхом, и отупляющая усталость не позволила поговорить с владыкой, да и не дал он такой возможности — пока я с мыслями собиралась, разведчики уже вдалеке скакали.

Голова была, как валенок. Ехала молча, куда везли — и не могла, несмотря ни на что, не восхищаться ослепительной красотой заснеженных деревьев по обочинам дороги. Мы слегка приотстали от прочих; эру Лисефиэль ехал рядом и почтительно вёл светскую беседу:

— Снег в предгорьях всегда выпадает раньше, чем на равнинах, — и, не меняя интонации, — спину ровнее, колено прижать. Отлично! В идеале, богиня, животное должно каждое своё движение согласовывать с тобой, — и лошадка снова кокетливо затанцевала под ним. Со стороны казалось, что исключительно по собственному почину, а всадник на спине сидит, ничего не делает и наслаждается жизнью. Напробовавшись за день такого якобы ничегонеделанья, я смотрела с большим уважением, а он продолжал:

— У тебя есть нужное понимание, сможешь научиться хорошо, богиня… со временем.

И, помолчав:

— Что удивительно. Люди обычно бревноподобны, — и тут он ужасно смутился и торопливо забормотал, что нет-нет, я не человек, конечно, но тело-то человеческое… и смущённо, сбивчиво заговорил про то, как это подчёркивает невыносимую красоту и притягательность божественного пламени.

Посмотрела с сочувствием.

Смешно, если подумать: он радуется моим скромным успехам, как заслуженный тренер, нашедший юное дарование, грозящее вырасти в звезду выездки. Ну, или он радуется своим успехам, как знатный дрессировщик, таки научивший медведя ездить на лошади. Это ж попробуй — выдрессируй сначала одну скотину, потом другую! Сам себя зауважаешь)

— Эру Лисефиэль, ваши педагогические таланты впечатляют. Полагаю, через несколько лет занятий с вами я смогла бы стать приличным всадником.

Он явственно расцвёл, когда я наконец заговорила — до этого весь день молчала пеньком; и тут же поморщился:

— Богиня, прошу на «ты»… неужто я стар для тебя?

О, знакомая песня. Всё очень нечисто в этом деле. Так, помнится, владыке я на тот же вопрос в простоте душевной расписала, как он юн и прекрасен — и он тогда засиял глазами, а лицом застыл, не желая, кажется, показывать, что рад.

Нет, спроста выражать восхищение не стоило.

— Эру Лисефиэль, что значит «стар»? Что эльфу тысяча лет туда-сюда? Тут другое, — и, решив всё-таки говорить начистоту, — я не хочу укорачивать дистанцию между нами, вызывая ревность владыки и всё, что может за этим следовать. Мне приятно думать, что вы сможете много лет радовать меня тем, что живы. Петь, учить меня или кого-то ещё… Жить.

Он опустил глаза, задумавшись. Внимательно смотрела, но по его лицу понять ничего было нельзя. Эльф вздохнул, видимо, принимая какое-то решение:

— Блодьювидд, ты спросила, и я не хочу унижать ложью ни тебя, ни себя: моя жизнь, скорее всего, окончится завтра.

— Но почему⁈ Ведь ничего не будет! — я, кажется, от огорчения стала груба.

— Владыка вызвал бы меня на поединок уже утром — за то, что поднял на тебя глаза. Нет, даже раньше — за то, что посмел выразить тоску и желание в песне. Но есть нюанс.

!!! У сидхе вечно дьявол в нюансах! И речи их, и сердца подобны вязкому болоту! Зло запыхтела, но он, безмятежно и светло улыбаясь, поднял ладони, не желая слышать возражений, и я примолкла, давая ему продолжить:

— Моё фэа близко