Казанова - Ёжи Журек

Продолжалось это недолго. Гнедой, испугавшись несущейся вслед за ним оравы, присел на задние ноги, повернулся и бросился ей навстречу. В ту же минуту створки ворот распахнулись, открыв шеренгу солдат, изготовившихся с колена стрелять в конюшню. Грянул залп, но, прежде чем пули сразили коня на пороге свободы, прежде чем воздух сотрясли мольбы с снисхождении, стоны раненых, хрип умирающих и глухие удары о землю безжизненных тел, прежде чем раздался крик победителей: «Да здравствует Заремба!», прежде чем все это — ужасное и незабываемое — произошло, пятнистый пес, обалдевший от страха, запутался в ногах у Казановы, и тот упал, счастливо избежав выпущенной недрогнувшей рукой пули.

Вели его одного; это, конечно, большая честь, но уж очень неподходящее сопровождение. Он ведь друг, а не враг. Даже эти простые парни в нелепой форме и, на его взгляд, слишком неряшливые для служивых могли бы сообразить. Правда, они не понимают по-французски, а к бессвязным объяснениям Иеремии — в конце концов, всего лишь мальчишки — вряд ли отнеслись всерьез. Впрочем, не важно: главное, он жив и не получил ни царапины. Остальное сейчас выяснится. А разок — только этот, один-единственный раз — он готов пройти по двору под конвоем.

Разобраться во внезапно воцарившемся хаосе было нелегко. Двор забит людьми, конными и пешими; на обширный луг за конюшней въезжает вереница обозных телег. Мощь прибывшего отряда поразила Джакомо: к фронтону дворца подкатили даже две небольшие пушки. Несчастным жандармам — окровавленным, полуголым и, несомненно, уже протрезвевшим, — выстроенным в неровную шеренгу перед конюшней, надеяться, ясное дело, не на что. Как вчера тем полякам, подумал Казанова, как вчера нам.

Графиню он увидел на террасе, в окружении нескольких офицеров. Наконец-то. Не будь он такой дурак, стоял бы сейчас подле нее — улыбающийся, невозмутимый, восхищающий провинциальных рубак светскими манерами, — а не брел под конвоем, заляпанный конским навозом, в синяках от ушибов. Но ничего, терпеть осталось недолго.

Помахал рукой — что такое? Графиня не ответила и, прежде чем он успел повторить свой жест, повернулась и скрылась во дворце. Господи, наверное, не заметила его в этой толпе, а то и не узнала. Спокойно, ничего страшного. Конечно же надо вначале привести себя в порядок, а уж потом показываться графине и тому, чье имя выкрикивали оборванные солдаты, — Зарембе, какому-то распоряжающемуся здесь Зарембе.

Но вещи… ведь кофр остался там, около портшеза, рядом с горой винтовок — Джакомо оглянулся, — которые теперь грузят на подводы обоза. Нужно за ним послать — Иеремию с каким-нибудь солдатом поздоровее, или нет, пусть потрудится этот бородатый болван, который хотел его обокрасть и даже застрелить, пускай, скотина, хоть несколькими каплями пота заплатит за то, что учинил. А он, так и быть, ничего не скажет его хозяину.

Но, когда минуту спустя увидел обоих купцов, дружески похлопывающих по плечам офицеров Зарембы, а они, заметив его, насмешливо и злобно оскалились, в душу закралось сомнение: уж не обернется ли все не так, как он думал, а совсем даже по-другому.

— Не унижайтесь, — брезгливо поморщился офицер, когда Казанова в очередной раз бросился к двери, — придет время, нас выпустят.

— Я не намерен ждать. — Он так сильно ударил ногой в дверь, что почувствовал боль в ступне. Но это был пустяк по сравнению с горькой обидой: его, не выслушав, не обращая внимания на протесты, молча затолкали в затхлый погреб, загроможденный бочками с кислой капустой; следом туда впихнули того самого русского офицера, которого на протяжении последних двух дней он видит уже в третий раз. Где графиня, неужели забыла о нем, забыла, какую они провели ночь, и, возможно, сейчас занимается любовью с кем-то другим… Еще раз пнул дверь, но она не поддалась, а караульный снаружи остался глух и нем.

— Я требую отвести меня к полковнику Зарембе!

Сколько часов он тут сидит? Три, пять, а сколько еще продержат? Наверняка не обошлось без ганноверских гнид; ничего, он им отплатит, только бы выбраться из этого подвала.

— Он такой же полковник, как я генерал. Банда, а не войско. Небось даже охраны не выставили.

— Кто б говорил, — фыркнул Казанова. — Уж вы-то точно не генерал. В лучшем случае поручик, вожак пьяного стада, которое позволяет без сопротивления себя перебить, а до того — протащить под самым носом сотни винтовок. Другое дело — убивать беззащитных людей…

Пусть попробует броситься — ему все равно, он его убьет! Невыносимо сидеть под замком, не зная, что впереди, мучаясь от дурных предчувствий. И еще это презрительное спокойствие русского, невесть на чем основанная уверенность, что все закончится благополучно, — с ума можно сойти! Офицер, однако, словно разгадав его намерения, и не подумал подняться с кучи полуистлевших веревок, на которых сидел. Но страшные — потому что правдивые! — слова остались висеть в воздухе между ними, требуя ответа.

— Я не дам вам пощечины по одной простой причине: неохота вставать, — тихим, бесцветным голосом произнес поручик, — кроме того, это противоречит моим принципам. Надеюсь, вы понимаете, что по долгу службы я обязан прежде всего исполнять приказы. Ваша служба, полагаю, требует от вас того же.

Джакомо пропустил обидный намек мимо ушей, даже рассмеялся.

— Хотите меня убедить, что вам было приказано закрыть глаза на целый транспорт оружия, доставленного Зарембе у вас под носом? И пожертвовать своими солдатами? Полно шутить! Никто не поверит.

— А в то, что вы — обыкновенный путешественник, поверят?

Удар попал в цель, но, вероятно, случайно. Он вчера что-то вякнул насчет Астафьева, но это вполне могло сойти за блеф, мало ли народу знает полковника.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только одно: государство это — странное, люди — странные, вот и приказы могут быть странными.

В полумраке Джакомо не видел лица офицера, но был уверен, что тот не улыбается. Либо перед ним тихий помешанный, потерявший последний разум от недавнего шока, либо здесь творится нечто, здравому уму непостижимое. На всякий случай, чтоб не дразнить безумца, Казанова удержался от язвительных комментариев.

— Когда нас выпустят?

— Как только стемнеет.

Опять эта наглая уверенность в голосе; нет, он и вправду сумасшедший.

— Нас не прикончат?

— Нет.

— Откуда вам это известно?

— Известно. Никогда прежде такого не бывало.

Если он не сумасшедший, значит, по меньшей мере, дурак, и за такие шуточки следовало бы съездить по этой самонадеянной роже. Повернувшись к поручику спиной, Джакомо снова подошел к двери. Пожалуй, можно посильнее ударить ногой или навалиться плечом, и она слетит с петель, но что толку — дальше железная решетка, заставляющая расстаться с мыслью о бегстве.

— Я не шучу, — поручик словно прочитал оскорбительные мысли Казановы, — что бы вам ни казалось. Мундиры на нас, как видите, разные, мы враждуем, друг за другом охотимся, но по сути — одна большая семья. И напрасно вы удивляетесь.

— Я не удивляюсь, я слушаю. — Джакомо снова взглянул на поручика: откуда, черт подери, у него сигара? Сатанинские штучки?

— В любой семье случаются неурядицы, раздоры, порой и ненависть вспыхивает. Тем не менее семья остается семьей, а при наличии родственных связей кое-чего делать нельзя.

— Вы друг друга убиваете, чего уж больше?

Поручик, похоже ждавший такого обвинения, пренебрежительно махнул рукой.

— Это все пустяки. Не знаю, сумеете ли вы правильно понять. Особого вреда никто никому не приносит — ни мы им, ни они нам.

Не от чего прикурить, мнет сигару в руке. Ненормальный все-таки. Пусть чешет языком. Он лучше займется подвальным окошком, попробует выломать решетку.

— Не верите. А это правда, чистая правда. Таким образом поддерживается некое равновесие. Мы просто необходимы друг другу.

— Это я как раз вижу. — Джакомо подпрыгнул и, на мгновение повиснув на прутьях решетки, увидел неподалеку, в кустах, обнаженное тело и рядом фонтанчики песка, будто вылетающие из-под земли. — Ваших людей хоронят.

— Такое, увы, неизбежно. Весьма сожалею. Они, вероятно, тоже. Поймите, простой солдат жесток и не всегда может с собой совладать. Впрочем, это все мелочи, и не стоит их раздувать — так и суть заслонить нетрудно.

Боится — Казанова только сейчас заметил на лбу офицера капельки пота, — просто боится.

— Ни один хищник — вам, вероятно, доводилось слыхать, — не задирает без нужды дичь, которой кормится. Так и мы. Поверьте. Если б Заремба с нами расправился, сюда бы нагрянула целая рать и от его сброда мокрого места бы не осталось. Он это отлично знает. И потому кусается, как матерый волк: больно, но редко.

— Чего же ваш волк в таком случае добивается?

— Славы. И она у него есть. Мы обеспечиваем ему эту славу. А взамен поддерживаем относительное спокойствие на границе.