Казанова - Ёжи Журек

— Она глухая?

Тот не ответил, только робко пошевелил губами.

— Не слышит?

Мальчик снова беззвучно произнес какую-то фразу и наконец решился:

— Простите, я не понимаю по-французски.

Окорок косули не повис в воздухе, удерживаемый магнетической силой, а грохнулся на серебряную тарелку.

Кто-то положил руку Джакомо на плечо:

— Вот мы и встретились, герр Казанова.

Купец из Ганновера. Раньше он своих попутчиков не заметил, хотя, вероятно, они здесь давно. Странно: ведь купчишек за один стол с дворянами не сажают. И откуда этот тип знает его фамилию? Насколько помнит, он ему не представлялся. И что за фамильярность!

— Неисповедимы пути Господни, герр…

Купца за его спиной уже не было. Джакомо увидел только высокую фигуру, исчезающую в темноте.

Этот эпизод раздосадовал его и заставил удвоить бдительность. Даже в таком приятном уголке нет покоя. Сперва этот офицеришка, теперь бородач из Ганновера. Похоже, они связаны какой-то таинственной нитью. Но что у них может быть общего? Стараясь не привлекать к себе внимания, Джакомо вышел из-за стола. Сунул в карман кусок коврижки, прихватил яблоко. Как бы там ни было, хоть его свита, примостившаяся у ограды дворца, подкрепится чем Бог послал..

Пробираясь между оживленно беседующими гостями, Казанова настороженно озирался по сторонам. Какой-то лакей, длиннорукий тощий верзила, пошатнувшись, упал, едва не потащив его за собой, и теперь неуклюже пытался подняться с помощью столь же нетвердо стоящего на ногах франта в сбившемся набок парике. Прислуга в такую пору пьяна? Странновато; впрочем, разве судьба не должна быть одинаково расположена ко всем?

За пределами освещенного круга, у подножия лестницы, ведущей в сад, стояли простые деревянные сундуки, небрежно прикрытые попоной. Пахнуло смолой и краской. Джакомо приостановился, сунул руку под крышку ближайшего сундука. Ну конечно: знакомая адская вонь и дьявольское содержимое. Скелеты из лакированного папье-маше. И тот, безголовый, чей череп мирно лежит в его дорожной сумке, тоже, вероятно, здесь. Какая все-таки мерзость! Забава для ненормальных баб с извращенными наклонностями. Рука наткнулась на что-то скользкое и холодное. Брр! Это уж точно не кость из папье-маше. Казанова отскочил, крышка с грохотом захлопнулась. Какой-то детина, дремавший за сундуками, встал, угрожающе что-то бормоча. Испугаться Джакомо не успел — к ним приближалась графиня. Детина тоже ее увидел, мгновенно затянулся и поспешил ретироваться.

— Удивляетесь?

Графиня показалась Джакомо озабоченной, пожалуй, даже растерянной. Он хотел было возразить, но светская болтовня ему уже осточертела, да и не хотелось напрягать усталый ум, чтобы изрекать банальности в столь необычной ситуации. Удивляется? Чему? В последнее время он столько всякого навидался, что удивить его могло бы лишь собственное удивление. И в ответ только улыбнулся, хотя предпочел бы пожать плечами.

— Я мечтала создать рай на земле, сады, дворец Дианы, храмы, располагающие к размышлению о бренности всего сущего. Там бы нашлось место этим… фигурам. Но теперь… теперь не до того.

«Мне бы твои заботы, глупая женщина, — подумал Джакомо. — И твои деньги. Уж я бы их на поддельные скелеты тратить не стал. Скорее на тела из плоти и крови». Однако, когда графиня непринужденно, словно старого знакомца, взяла его за руку, несколько изменил свое о ней мнение.

— Не подумайте, что здесь всегда так. Честно говоря, я не очень люблю людей, просто сегодня особый случай.

Сучка ощенилась или супруг прислал из Парижа письмо с требованием развода?

— Я это чувствую. — Джакомо ответил на ее пожатие, с грустью подумав, что единственное испытываемое им сейчас чувство — бессильная апатия, тоска, парализующая мозг и эмоции. Ничего ему, в сущности, не хотелось, а ведь должно было быть совсем наоборот; может, причина в вине, а возможно, он просто стареет; впрочем, не следует забывать, что ему здесь предстоит сделать и каким способом, нельзя лежать, когда стоишь, и молчать, когда надо говорить, без лошадей из этой глуши не вырваться, не увидеть не только Парижа, но и Варшавы, грудь, однако, у графини недурна, пожалуй, очень даже недурна, вряд ли у нее есть дети.

— Это, собственно, прощальный вечер. Я собираюсь уехать. Здесь становится небезопасно. Леса кишат вооруженными людьми. Никто не знает, кто они и чего хотят. А я даже знать не хочу. Уезжаю и, быть может, никогда не вернусь.

Казанова начал просыпаться.

— В Петербург?

— Шутите — пока в Варшаву.

Все, что в нем дремало, мгновенно пробудилось, что готовилось ко сну — воспряло, ожили чувства и память. Кровь, горячая кровь, вновь побежала по жилам. Он снова стал собой — мудрецом и силачом, хитрой лисой и быком, всех подчиняющим своей мужской мощи, кавалером де Сенгальт и Джакомо Казановой в одном лице. Вот он, долгожданный шанс!

— Что за совпадение! — воскликнул он и продвинулся поближе, чтобы графиня смогла уловить запах французской лаванды, который, смешиваясь с потом, неизменно действовал лучше любого приворотного зелья. — Я бы охотно к вам присоединился, да боюсь, мои лошади не скоро еще придут в себя.

И с графиней произошла перемена: Джакомо не сомневался, что румянец на ее щеках — следствие скрытого возбуждения.

— Такие у вас скверные лошади?

— Им здорово досталось — скакали целый день и целую ночь.

— Вредно так переутомляться.

И словно бы невзначай подняла руку. Груди так и просили, чтобы к ним прикоснулись.

— Вы разрешите воспользоваться вашей каретой?

— Как знать — возможно.

И больше ничего, ни тени улыбки — железное самообладание. Но Джакомо уже понял, что рыбка проглотила крючок.

Он лишь на секунду выпустил руку графини, чтобы отдать распоряжение пожилому лакею, похожему на неровно остриженного пуделя: там, за воротами, его ждет прислуга, надо ими заняться. Старик замешкался — то ли недослышал, то ли не понял, что ему приказали, — однако, когда рука Казановы снова сжала локоток графини Раевской, засуетился: да, да, не извольте беспокоиться, ясновельможный пан.

— Ты его знаешь?

— Кого?

Ну конечно, одурманенный усталостью, вином и любовной баталией, он принимает мысли за слова.

— Короля. Вашего короля.

Они лежали, отдыхая, на прохладной постели. Она шевельнула ногой, покоящейся на его груди.

— Да. Кажется, мы с ним даже в дальнем родстве.

В первый момент Джакомо чуть не поддался желанию дать деру. Он уже видел, как соскакивает с кровати, торопливо хватает одежду и стремглав бежит по коридорам дворца, по опустевшему двору, через парк в лес — лишь бы подальше от западни, в очередной раз поставленной женщиной, близкой к монаршьей особе. Однако продолжал лежать. Что ему может грозить? — это не Петербург, и польский король — не российская императрица. Скорей бы уж следовало опасаться ревнивого мужа, но, кажется, муж не ревнив и уже несколько лет живет с любовницей в Париже. Глупец, не понимает, что потерял. Джакомо приподнял голову, чтобы лучше видеть графиню. Он наблюдал за ней и во время любовных игр — надо же пополнять закрома памяти, — а их тела, залитые голубоватым лунным светом, как раз являли собой картину, которую стоило запомнить и даже описать. И теперь он с удовольствием рассматривал сильные бедра, твердые выпуклые ягодицы, требующие, чтобы их гладили, похлопывали, тискали и раздвигали. Ничего больше не было видно: графиня лежала так, как он ее оставил, на животе, зарывшись головой в подушки. Только ноги перебросила через него, словно хотела таким способом удержать. Могло ли повезти больше?

Положил руку на атласное бедро, нежно погладил. Графиня не шелохнулась, но его это не обескуражило. Он и сам еще не был готов и предпочитал, наслаждаясь, медленно ее возбуждать. У нее было великолепное тело, и она умела им пользоваться. В первый раз, правда, отдалась ему как неопытная девушка, но потом — будто прежде лишь испытывала его возможности — перехватила инициативу. Он был ее добычей, а не она — его. И ему вовсе не помешало, что она сама его раздела, а затем велела раздеть себя, и покрывала поцелуями его тело, и направляла его губы, и наконец, после первого сомнамбулического соития, его оседлала, и затем позаботилась, чтобы он оказался наверху. Такими умеют быть только зрелые женщины. Робкими и бесстыдными, невинными и разнузданными одновременно. Он бы не был собой, если б не смог этого оценить. Но все же его мужская гордость была чуточку уязвлена.

— Почему ты спрашиваешь?

Властная женщина даже в постели остается властной; похоже было, податливость боролась в графине с привычкою управлять. Но теперь пришел его черед. Он покажет, на что способен. Рука Джакомо скользнула вверх по внутренней стороне бедра. Другая рука поискала грудь.