MASH - Ричард Хукер

Моя Трах выглядел убитым. Он зажег сигарету и хлебнул выпивки.

— Я об этом думал с того момента как мы его прооперировали, — сказал он наконец, — но каким образом? Я что, вот так просто позвоню жене и скажу что высылаю домой полукровку-безотцовщину из японского борделя?

— Тебе и не придется, сказал Ловец, — Ястреб вчера ночью твоей жене уже позвонил. Все согласовано. Тебе только о деталях позаботиться осталось.

Помедлив лишь с минуту, Моя Трах встал, сходил в помещение госпиталя, взял ребенка и принес его обратно в бар.

— Как назвал-то, Моя Трах? — спросил Ловец.

— Джентльмены, разрешите представить: мой сын Изыкиел Брэдбури Марстон VI, жителя Соснового Залива, штата Мэйна.

Позднее тем вечером летчик, побывавший днем в Сеуле, принес известия об ожесточении военных действий в районе Старого Лысого. Следующим же утром профи из Доувера, сняв свои заявки из списка Чемпионата, но все еще наряженые в небесно-голубые брюки и рубашки, садились в самолет до Сеула.

9

В разгар жаркого, влажного и кровавого дня, подполковник Генри Блэйк закончил резекцию кишечника, проанализировал ситуацию в пред— и постоперационных палатах, вышел покурить, и, вышагивая туда и обратно, с надеждой оборачивался и вглядывался в южный горизонт. Количество и характер поступаемых ранений, а так же конфиденциальная информация от Радара О’Рейли свидетельствовали о том, что ситуация на Старом Лысом намного усложнится перед тем как улучшиться. Так что он понимал, что и у него, и у всех остальных скоро возникнет много проблем. Отводя взгляд от южного горизонта, он в который раз проклинал армейское начальство за то, что оно забрало двух его лучших хирургов в Кокуру, и до сих пор не возвращает.

Затоптав окурок, он глубоко вздохнул, сделал жалкую попытку распрямить поникшие плечи, бросил последний взгляд вдоль долины, и увидел невдалеке облачко пыли. Впервые за двадцать четыре часа Генри улыбнулся и расслабился, так как он знал, что чуть впереди этого облачка пыли просто обязан был быть джип с Ястребом Пирсом за рулем. Считанные мгновенья спустя Ястреб и Ловец, одетые в небесно-голубые штаны и гольф-рубашки, выпрыгнули из джипа.

— Хайль, о наш галантный лидер! — отсалютовал Ястреб.

— В лагере суета, — заметил Ловец Ястребу, — И вот что мне интересно: почему это наш галантный лидер прохлаждается на солнышке без дела?

— Кто его знает, — ответил Ястреб.

— Ну-ка, ребята, быстро за работу! — крикнул Генри.

— Слушаюсь, сэр, — козырнул Ловец.

— Ладно, Генри, — сказал Ястреб, — но мы будем тебе благодарны, если ты вытащишь из джипа наши клюшки и почистишь их.

Они побежали в предоперационную, вид которой заставил их осознать, что сегодня, пожалуй, будет самый трудный день в их жизни. Чего они пока не знали, так это того, что всему персоналу 4077-го МЭШ предстояли самые тяжелые две недели за все время существования Двойного-неразбавленного. Две недели раненые все поступали и поступали. Все две недели, ежедневно, каждый хирург, медсестра и санитар, независимо от расписания смен работали по двенадцать, четырнадцать, шестнадцать, а то и все двадцать из двадцати четырех часов.

В госпитале царил хаос. ИХ привозили вертолетами и машинами — артерии, легкие, кишки, мочевые пузыри, печень, селезенки, почки, гортани, глотки, кости, желудки. Полковник Блэйк, хирурги, Ужасный Джон и Добрый Валдовски, который в свободное от починки челюстей и выдирания зубов время помогал Ужасному Джону подавать наркоз, постоянно отрывисто переговаривались, стараясь хоть как-то поддерживать порядок и плавность потока. Они должны были максимально подготовить каждого пациента к моменту начала его операции. Расписание операций естественным образом определялось наличием свободного операционного стола и хирурга. Очередность постоянно нарушалась вновь прибывшими вертолетами, приносящими более серьезных раненых, которых приносили с вертолета в приемную и сразу на стол.

С одного вертолетного рейса обитатели Болота получили восемь новых пациентов, из которых все одновременно нуждались в срочном и максимальном внимании. Хуже всех был чернокожий рядовой. Он был без сознания, с приколотой к нему запиской из фронтового медпункта. В записке было сказано, что пациент потерял сознание, когда на него обрушился бункер, затем очнулся, но скоро вновь потерял сознание. Это явно была травма нейрохирургического характера. Но в 4077-м нейрохирурга не было потому, что обычно раненных с такими травмами отправляли в 6073-й МЭШ, где было несколько нейрохирургов.

Ловец Джон прочитал записку и оглядел парня. Он заглянул ему под веки. Правый зрачок был расширен и недвижим. Пульс был замедленный, давление практически отсутствовало.

— Боюсь, у него эпидуральная гематома [20], — сказал он, — Дюк, ты что-нибудь в этом смыслишь?

— Да, — отозвался Дюк, — Но недостаточно чтоб назваться профессионалом.

— Считай себя отныне профессионалом, — сказал Ловец.

Дюк быстро обследовал пациента. Он нашел признаки давления на мозг крови, скапливающейся между черепом и внешней оболочкой мозга.

— Немедленно, — приказал он, — несите этого в операционную.

Дюк побежал, опережая носилки. В операционной ему повезло застать босса, шефа, начальницу, вождя и тренера всех операционных сестер — капитана Бриджит МакКарти, из Бостона, штат Массачусеттс.

— Скорей, Громила, — скомандовал он, — ты-этта, тащи мне перчатки, нож, молоток, зубило, гемостатик и насос.

Капитан Бриджит МакКарти сочетала в себе около тридцати пяти лет, пять футов восемь дюймов крепкого, как кленовая древесина тела, и, обычно, она не терпела наезды ни от хирургов, ни от своей прямой начальницы майора Маргарет Халиген. Последняя черта характера нравилась обитателям Болота, прозвавшим её Громилой не за красивые глаза, а зная точно, что в драке она одолеет любого из них. Но кроме всего прочего, она была медсестрой, прибывшей в госпиталь именно для того чтобы быть медсестрой. Так что, когда Дюк с горящими глазами отдал приказание, она не задала вопросов, а лишь бросила: «Да, сэр».

Правая сторона головы раненого была быстро побрита и вымыта, и Дюк сделал надрез до кости. У него напрочь отсутствовало желание лезть в череп с молотком и зубилом, но и выбирать не приходилось. Подходящие случаю дрели для сверления отверстий в черепе находились в руках нейрохирургов 6073-го, так что он выкручивался как мог. С долей удачи и мастерством порожденным необходимостью, менее чем за минуту он пробил в черепе небольшую неровную дыру с острыми краями. Кровь тут же хлынула из нее фонтаном. Фонтан быстро перешел в едва сочащуюся струйку, и тогда Дюк прибег к весьма похвальной хирургической мудрости: мудрый хирург, в особенности работая не по специальности, знает, когда ему следует остановиться. Поэтому и Дюк не стал копаться под твердой мозговой оболочкой, а ограничился этим поверхностным осушением кровоизлияния, и давление на мозг сразу же упало. Он залепил отверстие гемостатическим гелем, вставив трубочку для отхода крови, зашил кожу хирургическим шелком, и солдат начал стонать и ворочаться. Его дыхание улучшилось, пульс восстанавливался, а Дюк произнес слова, которые — в случае если в его честь воздвигнут медицинский университет — могут быть высечены в камне на фасаде главного здания:

«Теперь у него есть шанс выжить, даже если всё, что я сделал — это стукнул его по голове топором».

Пока Дюк направлялся в послеоперационную, чтобы предписать уход за пациентом, капитан Бриджит МакКарти пошла в противоположную сторону палатки узнать, из-за чего там шум. Суматоха была по поводу раненого, прибывшего тем же рейсом, что и пациент с гематомой. Ястреб быстро осмотрел раненного, нашел, что тот находится в полубессознательном шоковом состоянии, но опасаться пока было нечего. Его одежда и волосы были пропитана грязью, а шея обмотана окровавленным грязным бинтом.

— Снимите эту повязку чтоб мне видно было что там у него, — распорядился санитару Ястреб и направился к пациенту на соседних носилках.

Санитар снял бинт. Пациент повернул голову влево. Кровь брызнула на полметра в высоту из дыры, пробитой осколком снаряда в правой стороне его шеи. Солдат завопил.

— Мама! Мама! — кричал он, — О, Мама, я умираю!

Кровь била, подобно сильному роднику, и собравшаяся публика смотрела заворожено на это зрелище. Когда струя, утихая, изогнулась и залила лицо и рот пациента, он закашлялся, забрызгав собравшихся кровью.

Ястреб мигом подлетел. В спешке он инстинктивно сунул свой правый указательный палец в отверстие раны, заблокировав таким образом разорванную сонную артерию. Поток крови он остановил, но при этом потерял свободу правой руки, и теперь стоял, соображая: «Черт, а теперь то, что мне делать»?