MASH - Ричард Хукер

— Так не может продолжаться, — в пятнадцатый или шестнадцатый раз за последние две недели сказал подполковник Блэйк, когда наступило пять сорок пять дня.

Генри и доктора из Болота стояли на улице прямо за дверью в послеоперационную. В очередной раз они умудрились справиться со всеми сложными случаями, и теперь другая смена занималась трещинами и ампутациями. Они же вышли вроде как покурить, но каждый знал, что они заняли пост наблюдения за северным горизонтом, надеясь изо всех сил не увидеть шестичасовых вертолетов.

— Ну когда-то же это должно кончится, — бормотал Генри, — Когда-то ведь должно!

— Как и все войны и разборки, — сказал Ловец, — когда-нибудь подходят к концу.

— Ну тебя к черту с твоим «когда-нибудь», Ловец, — сказал Генри, — Что это такое? Когда — вот в чем вопрос. Когда?

— Не знаю, — ответил Ловец.

— А кто знает, черт побери? — спросил Генри. — Вот я звоню три раза в день, но эти люди в Сеуле тоже ни черта не знают. Им известно еще меньше чем нам. Но кто знает, черт побери?

— И я не знаю, — сказал Ястреб, — зато может быть Радар…

— О’Рейли, сэр, — пискнул Радар О’Рейли откуда-то из-под локтя подполковника.

— Прекрати это, О’Рейли! — сказал Генри, — Черт возьми!

— Я думал вы меня звали, сэр, — ответил Радар.

— Слушай, О’Рейли… — начал подполковник.

— Слушай, Генри, — прервал его Ястреб, — может у меня крыша поехала…

— Может, уже у нас всех, — согласился Генри.

— Ну тогда может Радар нам поможет.

— Не, мы точно сумасшедшие, — затряс головой Генри. — Абсолютно невменяемы.

— Слушай, Радар, — обратился Ястреб. — Нам нужно…

— Пирс, я сам тут разберусь, — остановил его Генри. — О’Рейли?

— Сэр?

— Говори начистоту, без вранья…

— Сэр, что Вы! Да Вы же меня знаете, да я никогда…

— Не обращай внимания, О’Рейли, — продолжал Генри, — Я не хочу чтоб ты все это слушал, но хочу чтоб ты знал кое-что.

— Что, сэр?

— Черт возьми, — Генри повернулся к остальным, — я же ведь еще не сошел с ума по-настоящему?

— Нет, Генри, — сказал Ловец, — продолжай.

— Ага, продолжай, — добавил Дюк.

— Слушай, О’Рейли, — сказал Генри глядя тому прямо в лицо, — Ты чего-нибудь слышишь?

— Ничего, сэр.

— Ничего! — воскликнул Генри, — Что ты за чертовщину мелешь — «ничего»?

— Я совсем ничего не слышу, сэр.

— Ну… А что это значит?

— Мне кажется, сэр, — сказал Радар, — что это значит, что действия на севере прекратились.

— Хорошо! — сказал Дюк.

— Послушай, О’Рейли, — продолжал Генри, — ты правду говоришь?

— Сэр, что Вы! Да Вы же меня знаете, да я никогда…

— Прекрати это, О’Рейли!

— Слушаюсь, сэр.

— Радар, — сказал Ястреб, — А скажи-ка нам еще вот что…

— Что, сэр?

— Ты слышишь шестичасовые вертолеты?

— Нет, сэр.

— Ты уверен?

— Да, сэр.

— Ну а как ты, черт возьми, собираешься их услышать, стоя здесь? — спросил Генри указывая на север. — Ты должен слушать там.

— Да, сэр.

Радар медленно пошел в северном направлении, и они последовали за ним. Образовалась маленькая процессия: Радар во главе с оттопыренными красными ушами, торчащими из вращающейся в привычном сканирующем движении головы на тонкой шее. Они прошли около пятидесяти ярдов по оголенной земле, и остановились подойдя вплотную к колючей проволоке, за которой простиралось минное поле.

— Ну? — спросил генри.

— Ничего, сэр.

— Еще попробуй.

— Да, сэр.

К северу долина уже укрылась тенью черных западных холмов, но краски заката еще золотили вершины восточных холмов. В полной тишине они стояли позади О’Рейли, чтобы видеть и его, и небо одновременно. Они видели как последние цветные блики покинули восточные холмы. И только небо теперь слегка отсвечивало над сумрачной долиной.

— О’Рейли, — сказал Генри, — уже шесть часов.

— Ничего, сэр.

— Шесть ноль пять.

— Ничего, сэр.

— Слава тебе, Господи! — воскликнул Дюк.

— Молодец, О’Рейли, — сказал подполковник, — Свободен.

— Спасибо, сэр.

— И вот еще кстати, Радар, — сказал Ястреб, — зайди-ка завтра на Болото за бутылкой виски.

— Спасибо, сэр, — ответил Радар, — Очень щедро с вашей стороны, но ведь вы же хотели сказать «за двумя бутылками».

— Окей, — сказал Ястреб, — Ты прав, с нас причитается две.

— Спасибо, сэр.

— Мы все сошли с ума, — добавил Генри.

Бурной радости не было. Они все слишком устали. Даже не устали, а измождены, полностью выжаты, так что хирурги сразу же повалились в койки. Когда наступило и прошло 6:00 утра, а никаких вертолетов не наблюдалось, они продолжали дрыхнуть. Так что, когда в 8:00 утра появился Радар О’Рейли, в сопровождении лаборанта, он мог бы выбрать любого из троих себе в жертву — не на предмет двух пузырей с виски, а на предмет пинты резус-отрицательной крови группы А, заказанной, но не прибывшей из Сеула.

— Капитан Форрест? — потряс Радар Дюка, — Сэр?

— Не сейчас, дорогая, — промычал Дюк, — Спи дальше.

Радар тихонько распрямил правую руку Дюка и ловко сделал укол новокаина рядом с веной. Дюк повозился, но не проснулся. Пока ассистент затягивал рукав футболки Дюка в качестве жгута, Радар не без мастерства ввел в вену иглу № 17 и радостно откачал пинту крови.

— Где взял? — поинтересовался подполковник Блэйк, после того как Радар быстро проверил кровь на группу и предстал с нею перед начальником, — Двадцать минут назад ты говорил, что больше нету.

— А я донора нашел, сэр, — ответил Радар.

— Какой хороший мальчик, — похвалил подполковник.

Через два часа подполковник сам был гостем в Болоте. К этому моменту Ястреб был где-то посреди Мусконговской бухты, между Островом Развалин и маяком Франклина. Он и Большой Бенджи Пирс вытягивали ловушки с омарами.

— Лучшие в мире, — заявил Ястреб.

— Давай, Пирс, — тряс его Генри. — Ну, давай же, просыпайся!

— Что случилось, батя?

— Черта с два батя, — сказал Генри, — это же я.

— Кто?

— Слушай, Пирс, — сказал Генри, — там в предоперационной корейский пацаненок. Аппендицит вот-вот лопнет. Кто его вырезать будет?

— Ты, — пробормотал Ловец, поворачиваясь в раскладушке на другой бок.

— А почему я? — спросил Генри.

— А потому что, — промычал Ловец, — пусть ты и лидер среди людей, но людей у тебя не осталось.

10

Операции на пациентах повышенного риска в любое время дело тяжелое и огорчительное, а когда их приходится делать постоянно, это может вредно повлиять на психику тех, кто ими занимается. Таким образом, вполне можно было ожидать последствий Великого Потопа не только на выживших пациентах, но и на хирургах, способствовавших их выживанию. Первый обитатель Болота, на ком проявились последствия того, через что они прошли, был Ястреб Пирс, а первой их жертвой стал анестезиолог Ужасный Джон.

Хороший анестезиолог просто незаменим при любой важной операции. Без него беспомощен даже самый лучший в мире хирург. А с ним даже средненький хирургишко может выглядеть хорошо. Когда человек во главе стола понимает хирургическую задачу и нужды хирурга, когда он понимает физиологию и фармакологию действий, проносящих пациента через такую ответственную процедуру, когда он может не только держать пациента в глубоком, контролируемом сне все нужное время, но и разбудить по окончании операции или около того, тогда он и есть анестезиолог и друг всего человечества. А если все, на что он способен — это держать пациента в бессознательном состоянии, то он просто газопроводчик. В Корее было много газопроводчиков, но в лице капитана Ужасного Джона Блэка — ясноглазого, темноволосого, и несомненно самого красивого мужчины во всем госпитале, 4077-й заполучил именно анестезиолога.

Ужасный Джон работал, возможно, больше всех в команде. Теоретически в его обязанности входила лишь подача газа и контроль за анестезией пациента. В действительности же, являясь единственным из всех специалистом с законченным образованием анестезиолога, он считал своим долгом, если не военным, то моральным, всегда быть под рукой. Из-за этого он неоднократно дежурил круглосуточно, в течении нескольких дней, лишь с редкими перерывами на полузабытье. В отчаянные времена — такие как Великий Потоп, хирурги прекрасно осознавали и его перманентное истощение, и более чем сверхчеловеческое напряжение. И все же, к очередному трудному пациенту для обеспечения анестезии они требовали именно Ужасного Джона, или, по крайней мере, чтоб он был где-нибудь поблизости, чтобы контролировать процесс. Одно его присутствие, или даже мысль о том, что он прикорнул где-то в уголке предоперационной, была эмоциональным бальзамом на сердце человека с ножом.