Мальчик - Фернандо Арамбуру

ты забыл?

Бледные, вялые руки больная вытянула вдоль неподвижного тела, и сейчас казалось, будто это всего лишь вены и кости, обтянутые прозрачной кожей. Из тыльной стороны ладони торчала игла, вокруг которой расплылось синее пятно. Не забудь, что нашего внука или нашу внучку ты должен всегда целовать два раза – один раз за себя, а второй за меня. Обещаю, не утомляйся. А на каждый день рождения, на именины и на День волхвов непременно дари что-нибудь и от меня тоже. И говори: это от твоей бабушки Канделарии, которая смотрит на тебя с небес. Хорошо. И пусть обязательно побывает в Пласенсии. Так мы все и сделаем, не сомневайся.

Пока Никасио сидел на стуле между кроватью и окном, ему на ум приходили воспоминания о той поре, когда он только начал ухаживать за Канделарией, такой красивой и такой видной, что кто-нибудь другой, более привлекательный и более богатый, должен был непременно отбить у него девушку, но нет, ничего подобного не случилось. Канделария выбрала его, по-настоящему влюбившись, как сама потом призналась, и, чтобы не расставаться с ним, рассталась со своей семьей, своими подругами и своим поселком, а это оставило у нее в душе рану, так никогда окончательно и не затянувшуюся.

В больнице Никасио вспоминал только хорошие моменты их с Канделарией совместной жизни. Иногда он невольно начинал клевать носом. А она тихо попросила: повесь в комнате девочки или мальчика мою фотографию. Хорошо. Но только не теперешнюю, а ту, где я молодая. Расскажи про меня и добавь, что я его или ее очень любила, еще даже не увидав. Хорошо. На груди у больной лежало распятие, вырезанное из оливкового дерева, с которым она ни на миг не расставалась. Иногда умирающая что-то еле слышно бормотала. Молилась? Никасио захотел проверить и приблизил ухо к ее губам. Напомни Мариахе про обещание, которое она мне дала. Про какое обещание? Что если родится девочка, ее назовут моим именем. А, вот ты о чем. Ближе к вечеру Канделария попросила мужа поцеловать ее. Никасио встал со стула и отпечатал поцелуй на лбу жены. Ты совсем дурак, что ли? В губы. Никасио убедился, что ширмы скрывают их от любопытных глаз, и затем, сильно волнуясь, выполнил просьбу Канделарии. Уже позднее, прощаясь, она проговорила словно во сне и совсем обессиленным голосом: ты у меня хороший человек.

Никасио пошел домой, опасаясь, что это были последние слова, услышанные им от жены. Так оно и было. На следующий день Канделария уже не приходила в сознание, пока он сидел рядом. Умерла она сразу после одиннадцати вечера и вроде бы не страдала, как врач утром заверил Никасио, желая, вне всякого сомнения, хоть немного подбодрить беднягу.

Раз уж речь зашла об именах, я должен признаться, что у меня появились сомнения сразу, как только тот, кто меня пишет, вдруг начал использовать в своем романе имена подлинные. Разве он не понимает, какие последствия подобная неосмотрительность может иметь для названных лиц? Разумеется, мне не положено делать замечания и давать советы моему автору. Тем не менее я чувствую за собой право – да, полное право – иметь собственное мнение по поводу каждого из решений, связанных как с моим содержанием, так и с моей формой.

Было бы вполне естественно полагать, что мой автор все-таки наделен известной долей здравого ума, пусть и не очень большой, поэтому меня так удивило, что он с самого начала не придал значения этому обстоятельству. А ведь сохранение подлинных имен участников истории, которую я призван рассказать, – независимо от того, живы они или нет, – дает возможность каждому, кто был с ними знаком, легко их узнать, а это может породить разного рода пересуды среди жителей Ортуэльи – и не потому, что автор погрешил против истины или я выболтал какие-то обидные или постыдные вещи; нет, просто далеко не все люди смотрят на частную жизнь своих соседей и земляков доброжелательно и судят о ней честно и беспристрастно. А уж если ее показывают во всех подробностях, словно выставив в освещенной витрине, то, само собой разумеется, мало кто удержится от соблазна высказать на сей счет собственное мнение – иногда сочувственное, иногда же и злое.

К счастью, мой автор, написав страниц двадцать, принял верное решение – дать главным героям вымышленные имена. Хотя все-таки и выбрал такие, которые отчасти сохраняют сходство с реальными. Труднее всего ему пришлось с Никасио. Он долго тасовал разные варианты – и в результате остановился на имени, которое, как и его подлинное, редко встречается у басков. Больше в этом смысле повезло, на мой взгляд, Мариахе, поскольку она без малейших колебаний одобрила наше предложение. В результате она почувствовала себя вполне защищенной и отныне могла смелее делиться с писателем подробностями собственной жизни. Если книга будет когда-нибудь напечатана и станет достоянием публики, жители Ортуэльи, за исключением нескольких посвященных, не смогут, как ей кажется, с уверенностью определить, о ком там идет речь. А немногих посвященных, по ее словам, она не опасается. К тому же они, насколько ей известно, не слишком интересуются книгами.

Женщина, которую мы здесь называем Мариахе, считает замену имен – как ее собственного, так и всех остальных, а заодно и опущение фамилий – мерой более чем разумной. Сама она сейчас живет в Баракальдо, но часто посещает Ортуэлью, где сдает молодой супружеской паре квартиру, ранее принадлежавшую ее родителям. И меньше всего ей хотелось бы, по ее словам, дать повод для сплетен, чтобы люди шушукались за ее спиной, когда она идет по улице: вон она, гляди, гляди… Это ведь та самая?.. Иными словами, для нее знать, что весь город перемывает ей косточки, было бы все равно что пройтись по улице голой. Именно ради этого – чтобы избежать лишних пересудов, сплетен и злословия или чтобы не вызывать жалости, она и предпочла носить в нашей книге имя Мариахе, а ее близкие пусть зовутся так, как это удачно – или не всегда удачно – придумал для них автор.

Чтобы никому не попадаться на глаза, чтобы убежать от всех – и в первую очередь от себя самой, насколько это возможно, – Мариахе в субботу, на следующий день после многолюдных похорон, решила съездить в Бильбао за покупками, которые вполне могла бы сделать и в Ортуэлье. По правде сказать, покупки ее интересовали меньше всего, и гораздо важнее была потребность вырваться из клетки, куда ее загнало горе, умчаться подальше от телефона, почувствовать порывы свежего ветра на лице,