Мальчик - Фернандо Арамбуру

побыть одной среди незнакомых людей, которые не станут останавливать ее посреди улицы, выражая соболезнования и ожидая, что она будет их благодарить c видом, какой был у Девы Марии у подножия Креста. Мариахе хотелось оказаться в более или менее нормальной обстановке, однако поначалу именно картины самой обычной повседневной жизни, сменявшие друг друга, едва ли не оскорбляли ее. Неужели все эти люди могут как ни в чем не бывало, совершенно спокойно ходить по улицам после того, что случилось в четверг лишь в нескольких километрах отсюда? Разве газеты, радио и телевидение не продолжают рассказывать им об ужасном несчастье? Прошло всего два дня – и что, трагедия уже стала Историей? Неужели все так быстро забывается?

Шел сильный дождь. Повсюду виднелись зонты. Мимо шла женщина с собачкой на поводке, неподалеку два мужчины в плащах и беретах болтали о чем-то, наверное, забавном, во всяком случае, они то и дело весело смеялись. И вдруг она подумала: а как иначе они должны себя вести? А что, разве меня саму так уж сильно задевают несчастья, когда они касаются тех многих и многих людей, с которыми я не знакома? Просто здесь каждый занят своим делом. Придется смириться с очевидным фактом: жизнь продолжается, и сегодня судьба наносит удар одному, а завтра другому, так что не о чем тут больше и рассуждать.

Ближе к вечеру Мариахе, нагруженная пакетами и с промокшими ногами, двинулась в обратный путь. Чтобы Хосе Мигель не волновался, придя с завода и не обнаружив жену дома, она оставила ему записку с сообщением, куда поехала. А в конце добавила: мне надо немного проветриться. Целую. Теперь она возвращалась в поселок, выполнив задуманное, то есть провела несколько часов в таком месте, где ничто и никто не напоминали ей о случившемся. Хотя не совсем так. На Гран-виа она заметила газетный киоск и поняла, что на первых полосах любой газеты непременно будут сообщения о вчерашних похоронах, и, чтобы не видеть их, быстро перешла на другую сторону.

Дождь нахлестывал куда сильнее, чем утром. Порывы ветра швыряли на окна поезда водяные струи, которые разбивались о стекла с бешеным стуком. Время от времени Мариахе поглядывала на пустующее соседнее место. И ей тотчас вспомнились другие поездки, когда рядом с ней сидел Нуко – его ноги не доставали до пола, и он весело болтал ими. Ей подумалось, что отныне и до последней минуты своей жизни она обречена ощущать рядом пустоту. Я потеряла мать – и смирилась с этим. Мать была уже немолодой и тяжело болела. Таков закон жизни. Но я никогда не привыкну к потере моего ребенка, к тому, что никогда больше не буду слышать его голос, видеть, как он играет, как спит, как растет.

От железнодорожной станции до дома идти было довольно долго. Черные тучи, ранние сумерки, шум дождя. Она со всех ног кинулась под ближайший навес. И что делать теперь? Стоять и ждать, пока стихнет ливень? Помедлив еще немного, Мариахе, рискуя вымокнуть до нитки, все-таки решила идти домой. Но не успела сделать и десятка шагов, как обнаружила над головой зонт, появившийся невесть откуда. Ты что, встречал меня? С чего ты взяла? Я совершенно случайно увидел, как ты сошла с поезда… Он хотел забрать у нее пакеты. Да ладно, не стоит, они легкие. Он старался получше закрыть ее зонтом, не думая о себе. Я был у школы, помогал разбирать завалы, видел там твоего отца. Знаешь, две последние ночи меня мучают кошмары. От мужчины пахло лосьоном после бритья – уже несколько лет Мариахе не доводилось чувствовать этот запах. Она повернула голову в сторону своего спутника – и не столько, чтобы взглянуть на него, сколько для того, чтобы поглубже вдохнуть дешевый аромат, который в других обстоятельствах, скорее всего, ей бы не понравился, но сейчас показался приятным. Вы с мужем, наверное, страшно горюете. А ты как думаешь, горюем мы или нет? Дойдя до подъезда ее дома, они распрощались. И тогда он сказал: ты всегда можешь рассчитывать на меня, если тебе что-нибудь понадобится. Ну, сама понимаешь… И она ответила: разумеется, я понимаю тебя, Ричи. Ты очень добр, спасибо тебе.

Ему было невыносимо видеть, как я страдаю. Он старался любым способом подбодрить меня, в первую очередь своей нежностью, порой слишком приторной и, на мой взгляд, даже чрезмерной, но всегда искренней – это вне всякого сомнения – и полной жалости и сочувствия. Помню, что он то и дело осыпал мне лицо поцелуями. И повторял при этом: maitia, maitia… Он совсем не знал баскского, но слово maitia не сходило у него с языка, а еще ему очень нравилось, когда наш сын называл его aita, а не папа, как я называла своего отца или Хосе Мигель своего, приехавшего сюда из Галисии. Правда, со свекром я познакомиться не успела – он погиб в результате несчастного случая на заводе.

Обычно я замечала, что Хосе Мигель собирается поцеловать меня, еще за несколько секунд до того, как он это делал. Муж гладил меня по голове и похлопывал по спине, словно любимую собаку, и при этом говорил всякие ласковые слова. К тому же он просто помешался на желании постоянно демонстрировать мне свою готовность помогать по дому. Возвращаясь с завода, несмотря на безумную усталость, тотчас бросался мыть полы, которые я сама вымыла несколькими часами раньше, или вытирать пыль, или шел на кухню, чтобы приготовить еду, хотя готовить совершенно не умел. И это действительно пробуждало во мне добрые чувства, правда, среди них никогда не было и намека на признательность.

Хосе Мигель считал само собой разумеющимся, что я, будучи женщиной, существо слабое. Нет, конечно же, он никогда не говорил мне этого прямо, но его предельные забота и внимание объяснялись в первую очередь именно таким убеждением, чего он, пожалуй, и сам не сознавал. У него в голове накрепко засела мысль, будто моя эмоциональная неустойчивость находится в прямой зависимости от физической хрупкости, и он решил – возможно, наслушавшись советов кого-то из друзей, – что ни в коем случае не должен допустить, чтобы после гибели Нуко я морально надломилась, утратила желание жить, а то и лишилась рассудка.

И поэтому он часто принимался говорить со мной так, как говорят с людьми совершенно беспомощными, изрекал что-то вроде того, что вдвоем мы сумеем справиться с нашим горем, что главное – быть вместе и помогать друг другу во всем. Еще немного –