Глаза урагана. Том I. Другая музыка - Demi Urtch

class="p1">— Нам, — с задержкой откликается Энис.

Он тоже выглядит удивлённым, но как-то иначе.

Кутается в тулуп, широковатый для него. Сегодня, и правда, подморозило изрядно, и одинаковая пансионная одежда никого не спасает: впереди пританцовывает на утоптанном снегу кто-то из старших. Воспитатели тоже выглядят замёрзшими и недовольными, бегло считая подопечных. Кто-то, как обычно, запаздывает. Остальные, преисполнившись духом товарищества, предлагают не дожидаться.

Вскоре присоединяются девчонки, строившиеся у другого выхода, и становится ещё шумней.

— Фирмин. А скажи…

— Ну? Что?

— За что вы с Фелисом так… не любите друг друга? — Энис говорит едва слышно, и смотрит не на Фирмина и не на Фелисьена, а куда-то на деревья в белых шапках.

Фирмин замечает, что толпа во дворе разбилась на группки, и они с Энисом как-то сами собой оказались поодаль от всех.

— Люди часто не любят тех, кому завидуют, — наконец так же тихо отвечает Фирмин, всё-таки посматривая в сторону Фелисьена.

Тот ожидаемо крутится рядом со старшими.

— Он тебе завидует? — с задержкой переспрашивает Энис.

— Точно не я ему.

Всем известно, что Фелисьен со своими способностями ни за что не прошёл бы экзамен сам, и как ещё это объяснить, если не покровительством отца? Только чего это стоит? Потом, когда они выйдут за пределы этих стен, разве Фелисьену так уж поможет его протекция? Или он надеется, что Дамиан — младший сын обедневшего рода — поможет ему устроиться? Потому Фелисьен и липнет к нему.

Фирмину покровительство не нужно, он сам может добиться успехов.

И пусть он не знает имени своего отца, у него есть куда лучший опекун, который однажды обязательно будет гордиться им. Нет, уже им гордится.

А Фелисьена отец, несмотря ни на что, даже не признал.

Энис, кажется, хочет ещё что-то спросить, но толпа наконец двигается с места и дружно скрипит по снегу в сторону деревни.

Идти здесь, может, полчаса. За это время Фирмин успевает сперва замёрзнуть, потом — едва не взмокнуть от ходьбы. Уже традиционно несколько раз по пути кто-нибудь оказывается в сугробе, и скорей всего не сам. Энис, видимо, этого и опасаясь, идёт едва не вплотную к Фирмину. Почти в конце пути чуть не разыгрывается снежный бой: Фирмину мажет по рукаву, Энис морщится, когда снежок прилетает между лопаток, но не оборачивается. Затем кто-то неудачно попадает в воспитателей, виновных не находят, и остаток дороги никто старается не отсвечивать.

В деревне на гурьбу пансионеров посматривают без интереса — уже навидались. Они почти незаметно втекают в толпу у дверей храма. Воспитатели нервно пытаются не дать им в ней раствориться. Фирмин слышал, несколько раз из деревни приходили жалобы на пропажу вещей.

Вблизи храма Энис весь скукоживается. Фирмин незаметно толкает его локтем — успокойся, мол.

Энис слабо улыбается и с тревогой поднимает глаза куда-то к облупившемуся куполу.

Деревенский храм, хоть и маленький в сравнении с городским, весь, как положено, расписан причудливой вязью. Вот только краска, кажется, была негодной — тут и там видны потёртости и прорехи. И никто не восстанавливает роспись лет уже этак… ну, на памяти Фирмина точно нет.

Нельзя так, вообще-то. По всем канонам именно в этих узорах прячется сила бога, а если нет её — то какой это храм? Но, видимо, мастера просят за свою работу слишком много, и никому нет дела до этого местечка. Вот, только из пансиона сюда заглядывают, потому что ближе всего.

Наконец двери открываются, и толпа снова трогается с места.

— Платки! — спохватившись, командует кто-то из воспитателей. — Повязываем платки.

Все вокруг послушно начинают возиться, выуживая из-за пазухи и накидывая на плечи светлые треугольники. Фирмин тоже достаёт свой.

Энис делает это нарочито медленно, словно стараясь как можно сильней оттянуть момент. Может, надеется, что все пройдут вперёд за это время?

Но, конечно, людской поток втягивается в двери не так быстро, Энису понадобилась бы ещё целая вечность. И в конце концов он неловким, ломаным движением набрасывает пионы с синими листьями.

— Эй, Энис, смотри, как бы девчонки не отняли у тебя такую красоту, — весело замечает кто-то.

У Эниса рдеют щёки.

— Это скорей он у них отнял.

— Не, у него кишка тонка.

— Ну ты принарядился.

— Откуда платок? — шипит привлечённый шумом воспитатель.

— Мамин, — неожиданно выдаёт Энис.

И хлопает глазами так честно, что Фирмин, наверное, тоже б поверил, если б сам с ним к Рени не ходил.

— На кой тебе мамин платок? — Воспитатель, кажется, теряется.

Энис, насупившись, пожимает плечами.

— Соскучился.

Слышатся смешки, и ещё кто-то всё же вставляет про мамкиного подъюбочника и райсорийского выкормыша.

Но тут Энисова вечность наконец проходит, пансионные тоже потихоньку проталкиваются в храм, и воспитатель то ли забывает про Эниса, то ли просто откладывает на потом.

Хорошо, что он, похоже, не знает: на родине матери Эниса платки в храм не носят. У тарисских отмеченных знаки на правой стороне груди, а не на плечах и спине, как в Темпете. Энис рассказывал, для храмов расшивают рубашки. Говорил, у него тоже где-то есть такая.

Интересно, а что носят в храм в Райсории? О ней Фирмин мало читал, но спросить сейчас, при всех, будет ужасной глупостью. А может, Энис не захочет говорить об этом и наедине. Фирмин даже не знает, из Южной Райсории Энисов отец или из Северной. Энис одинаково не любит воротники и рукава.

В храме их сперва оттирают куда-то к стене, откуда совсем ничего не углядеть. Фирмину, в общем-то, всё равно. Но Энис тянет за рукав куда-то в просвет между людьми, и следом за ним Фирмин неожиданно протискивается на вполне приличное место. Отсюда хорошо видна небольшая статуя Творца, с головы до ног испещрённая позолоченными знаками. Они покрывают даже лицо, и черты его трудно разглядеть, но Фирмин знает: они должны быть правильными, нейтральными и обезличенными. Из одежды на статуе только набедренная повязка.

Творец высечен в человеческий рост — а в городском храме возвышается над головой метра на три, — и каменный Корентин, покровитель Темпете и Оры, традиционно меньший, кажется рядом совсем ещё юношей. Он обнажён лишь по пояс и полуразвёрнут к прихожанам, чтоб виден был узор на спине, от шеи до копчика. Фирмин не слышал, чтоб у кого-то из ныне живущих отмеченных знаки были настолько обширны.

Скульптор пытался изобразить Корентина грозным повелителем ливней и ураганов, но — может быть, из-за размера — тот кажется нескладным, нелепым, как бы ни было стыдно так думать о нём.

Других учеников Творца в этом храме ставить не стали. Только в