Строгий профессор - Надежда Мельникова

она здесь делает?

Выхожу на улицу, морщусь от капель дождя, что тут же льются мне на лицо и голову, но моей студентки нигде нет. Повертев головой в разные стороны, возвращаюсь обратно в зал ресторана, сажусь за стол.

Но не могу перестать думать о насквозь промокшей девчонке. Между прочим, уже довольно поздно, на улице темно. И куда вот она сейчас направилась? Почему вообще шляется по центру в одиночестве в такое время? Хватаюсь за телефон, хочу позвонить ей и спросить, как она собирается возвращаться домой. Но понимаю, что это чистое безумие. Я не должен звонить своим студенткам. Я отвечаю за них во время пар, но не после. Это не мое дело.

Сославшись на резко возникшую головную боль, я заканчиваю текущую встречу. Спустя пятнадцать минут подвожу свою сегодняшнюю спутницу к дому. И перед тем как выйти из машины любительница вышивки тянется к моим губам.

Это что, флешмоб такой, что ли? Поужинала?! Поцелуй профессора!

Желания набрасываться на неё с ответным страстным поцелуем нет совсем. Но и обижать женщину не хочется, кажется, она хороший человек. Поэтому я любезно прощаюсь, желаю ей спокойной ночи и, поблагодарив за прекрасный вечер, жду пока она зайдет в подъезд.

А затем разворачиваю машину и, закипая от злости, еду обратно, искать промокшую насквозь дурочку, которой очень хочу объяснить, что такой красивой девушке опасно шляться одной по ночам.

* * *

— Иванова! — Толкаю дверь и выхожу на улицу, обнаружив девушку идущей вдоль дороги недалеко от ресторана. — Садитесь ко мне в машину! Сейчас же! Я отвезу вас домой и передам маме, уже поздно, вы мокнете.

— О! — вздрагивает моя студентка, испугавшись остановившегося возле обочины автомобиля и кричащего на неё профессора.

Смотрит на меня, но, мотнув головой, продолжает хлюпать по лужам, будто для неё не существует сильного дождя, льющегося с неба.

— Извините, Роман Романович, но у меня здесь дела первостепенной важности, планы, и я не обязана вас сейчас слушаться.

— Иванова, вы моя студентка, и я приказываю немедленно сесть в машину, пока не заболели воспалением легких!

Чтобы услышать, мы вынуждены говорить громче, в итоге на эмоциях кричим друг на друга. Вот оно. Восемнадцатилетние девочки, делающие проблему на пустом месте, там, где её нет.

— Старушке своей будете приказывать, Роман Романович! Мы сейчас не в университете!

Я остановился абы как, посреди города, а здесь нельзя парковаться. Это, конечно, верх идиотизма. Я сейчас на штраф нарвусь из-за неё, а самого так и подмывает улыбнуться. Старушке?! Меня разбирает смех. Но я быстро беру себя в руки и снова становлюсь профессором.

— Моё свидание — не ваше дело, Иванова! Садитесь сейчас же в машину.

— Нет, конечно, и не думайте, профессор, я и не претендую на то, что это моё дело. Ваша старушка — ваше дело, — пожимает она плечами.

Барабанящий дождь глушит её слова, я хмурюсь, прислушиваясь. Она меня злит и беспокоит одновременно. Я не понимаю себя, не могу разобраться, откуда столько эмоций из-за какой-то глупой девчонки, которая ко всему прочему перестала меня слушаться.

Иванова смотрит исподлобья, как будто что-то вспоминает, затем вскидывает голову, глядя прямо в глаза.

— Мне нравится работать над докладом с Виктором. Он такой приветливый, старательный и умный. Как думаете, если я его поцелую, он тоже поцелует меня в ответ?

Я вспоминаю, как жадно мял её рот, и меня тут же обдаёт стыдом и похотью одновременно. Нет, ну вы посмотрите на неё. Она совсем распоясалась. А как краснела и млела. Меня это очень-очень злит, но я как дурак ведусь на её провокации и хочу зашипеть, чтобы она не смела целовать моего аспиранта. Это глупо, конечно. Она имеет право целоваться с кем угодно. Я её профессор, и это всё, что должно быть между нами.

— Иванова, садитесь в машину, быстро! — говорю тише, но злее.

То ли испугавшись моего тона, то ли наконец одумавшись, моя студентка открывает дверь и забирается на переднее сиденье.  А я, выдохнув с облегчением от того, что мне не пришлось запихивать её силой, сажусь за руль.

— Везу вас домой!

Воинственный запал спадает, и Иванова, опустив голову, начинает ковыряться в замке мокрой куртки. Я включаю печку.

— Как хотите, Роман Романович.

 Я действительно везу её в сторону дома, но, не доехав совсем немного, заворачиваю на парковку соседнего, потому что мне нужно кое-что выяснить и поговорить с девочкой.

— Спасибо, что помогли с дедушкой, — неожиданно вспоминает студентка.

— Пожалуйста. — Я разворачиваюсь к ней и, положив руку на спинку сиденья, смотрю на девушку серьезно и строго, призывая всё своё благоразумие.

Но вместо суровости изнутри лезет что-то другое. Она такая промокшая насквозь, такая маленькая, нежная и беззащитная. Мне очень хочется обнять её, обогреть, высушить, в общем, снова помочь.  Иванова красивая, несмотря на то, что вымокла и по виду не слишком отличается от мокрой курицы. Впрочем, ей идет даже это.  Она неожиданно громко чихает. Так и знал.

— Снимите куртку и обувь.

— Что?

— Давайте, давайте, вы так заболеете.

Иванова слушается, расстёгивает куртку. Почему я так волнуюсь, когда она рядом?  И дышу как-то иначе. Идиот. Ведь обычная молодая девчонка, я их столько каждый день в университете вижу. Всё эти потоки, группы, студенты. Таких обычных девочек там сотни.

— Ваша девушка пришла к вам на свидание, Роман Романович, в длинной юбке и мокасинах, вам правда такое нравится?

Она поднимает на меня свои красивые большие глаза, а я помогаю вытянуть руку из мокрой липкой ткани, внутри на Ивановой сухая толстовка. Это хорошо.

— Я не обратил внимания, — бурчу, помогая раздеться.

— Нет, ну кто идёт в ресторан с мужчиной в таком виде, Роман Романович? Да и рано ещё в мокасинах ходить, значит, это её парадная обувь.

— Говорю же вам, Иванова, я не заметил.

— Получается, вам всё равно с кем идти на свидание, что ли?

— Иванова! — строго.

— Ладно-ладно, молчу.

Перегнувшись через сиденье, раскладываю куртку на заднем. Должна быстро высохнуть, печка шпарит.

— Нам надо забыть о том, что произошло между нами, — нахмурив брови, смотрю прямо на неё. — Вы моя студентка, Иванова. Я ваш профессор. Нас обоих занесло не по делу, так бывает. Но это недопустимо и никогда больше не повторится.  Вы плакали, я вас пожалел.

— Вы всегда целуетесь из жалости?