Этика Райдера - Дмитрий Костюкевич

– Я говорила.

– Кому?

Чёрный кот повернул к людям острую мордочку и мяукнул, тонко, словно без надежды, как тянут руку на паперти.

– Голодные бедняжки… – Ксюша порылась в сумочке, но «орбит» не тянул на кошачье лакомство. – Кому-кому? Тебе говорила! Ты со своими статьями и рассказами иногда на зомби похож. Не слышишь, не видишь ничего.

– Адвокатура, угомонись, – сказал Антон, поднимаясь.

– Я же просила так не говорить! Тоже не слышал?

– Слышал. Всё-всё… Искуплю. Но сначала – сосиски!

– Что? – Ксюша не поняла, но засмеялась, слишком смешно у Антона вышло.

– Подожди здесь. Я в магазин.

В тридцати метрах был дискаунтер. Он купил пачку «вискаса», две сосиски, плавленый сырок и имитирующую вымя силиконовую упаковку молока, на которой почему-то был нарисован «Спутник-1». Взял на кассе желатиновых мишек – для Ксюши.

Чёрный заурчал и принялся лопать «вискас» прямо у картонки. Пепельно-рыжий спрятался, но, не устояв перед вкусными запахами, появился из убежища, чтобы тут же в нём скрыться, правда, уже с куском сосиски. Покрошенный плавленый сырок оставался не тронутым, делая скрытую антирекламу производителю.

– Животные лучше людей, – сказал Антон.

– Почему?

– Они не умеют притворяться, – ответил Антон. Параллели со статьёй о видизме проглядывались везде. «Только люди практикуют крупномасштабное взаимное умерщвление. Только люди способны к осмыслению абсурда».

– О! У них тут и посуда есть, – Ксюша вытащила из-под картонки пластиковые крышки и стала наполнять их молоком из дозаторов в ножках-сосках упаковки.

– Продуманные котяры, – улыбнулся Антон, почёсывая чёрного обжору веточкой.

– Рыжие все продуманные.

Антон глянул на огненные волосы Ксюши и, щурясь, покачал головой.

– Эт-точно.

– Пошли, а то я чихать начну, – попросила Ксюша.

– Лопайте, мелюзга, – напутствовал Антон, вставая. – Эй, оставь рыжему!

Рыжий, словно осознав свершающуюся несправедливость, выбрался из проёма и потеснил чёрного обжору. Нечего тут. Переходи на сырок и сосиски, братец.

– Значит, сфинкса тебе дарить придётся, – сказал Антон после того, как они попрощались с котами.

– Не надо. Я собачница больше.

– У собак тоже шерсть есть.

– А у меня только на кошачью аллергия.

– Так! Видовая дискриминация!

Люди за стеклом кафешек курили, наслаждались напитками, сообщающимися сосудами делились новостями, радостями и тревогами. Антона нервировала близость стеклянных клеток и чужих взглядов. В одиноком статичном человеке, убивающем вечер за бокалом пива и разглядыванием прохожих, есть скрытая тревожность, опасность. Он никуда не спешит, ничем ни занят. Он либо счастлив – смакует приятные воспоминания, как свежее пиво с горчинкой, либо раздавлен депрессией. В обоих случаях – он пуст. Открыт и непривередлив к мыслям. В него можно влить что угодно. Желание обнимать прохожих или раскалывать им черепа. А можно прокипятить и опустить под струю холодной воды.

– Эй! Журналист! О чём думаешь? Опять о работе своей?

– Нет.

– А о чём?

– О людях за стёклами. Похожи на плохие фотографии.

– Ты разочарован?

– Я всегда разочарован. Идеала нет. Но в плохом качестве есть и плюс – они привлекают мало внимания, которого не заслуживают вовсе…

– Тебе заняться больше нечем?

– Ты о чём?

Она подёрнула плечами.

– Во что я одета?

– Пальто, – усмехнулся Антон. – Сапоги.

– А под пальто? А?

– Кофта… что там… платье, может…

– Молодец! Очень внимательный. Обзавидуются все. Я у тебя час просидела, а ты не запомнил, что на мне надето.

– Ксюш, прекращай эти тесты. Ничего это не значит.

– Для тебя всё ничего не значит! Работа, рассказы, работа, люди за стеклом, работа. Перекрашусь – не заметишь.

– Адвокатура…

– Я серьёзно! Не люблю, когда так говоришь!

– Хорошо. Не кричи.

У Антона разболелась голова. Наверное, в первый раз во время свидания с Ксюшей. И в печали и в радости, подумал он, стискивая зубы. Ксюша настояла, чтобы они где-нибудь сели. Выбрала пиццерию «Дон». Антон принял таблетку, она заказала два светлых пива и большую «Острую» пиццу.

– Придётся подождать минут двадцать, – предупредила официантка. – Много заказов.

– Хорошо, – сказала Ксюша. – Надеюсь, только пиццу?

– Пиво сейчас принесу.

Антон опёрся головой о декоративный камень стены. Пульсирующий холод потёк в затылок. Голову сковали шипастым обручем. Сквозь колючий туман боли он смотрел, как парень в заляпанном фартуке широкой лопаткой достаёт из печи помидорно-колбасный кругляш.

Ксюша взяла его за руку.

– Совсем плохо?

– Нет. Сейчас пройдёт.

– Бедный…

Говорить было трудно. Антон смотрел на повара, пока из-за барьера мини-пекарни не встала высокая фигура в тяжёлом плаще. Голова Человека в Котелке склонилась набок, словно у висельника. Холодные глаза скучающе посмотрели на Антона, которому резко перестало хватать кислорода.

– Только этого не хватало…

– Что? – спросила Ксюша. Он сказал это вслух, шепнул.

Антон с трудом покачал головой.

Человек в Котелке обратил бледную физиономию к повару, который никак не реагировал на появление в своей кулинарной вотчине странного гостя в макинтоше, погладил, словно косы, свои жирные патлы, покачал головой и вышел в зал. Полы плаща сломанными крыльями хлопали по ногам.

Антон вспомнил о планшете, который украли, пока он помогал раненому… убитому на Морском проспекте оратору. Сколько раз после этого он видел Человека в Котелке? Трудно сказать… пять, десять, больше?

Серый котелок забавно гармонировал со светильниками – почти идеальное зеркальное отражение формы. Каблуки лаковых ботинок выстукивали по паркету. Точнее, стучал лишь левый, правый – обессилено скрёб. Человек в Котелке сильно хромал, как ни разу до этого, и опирался на трость, которую Антон до этого не видел. Призрак поволок свою беспомощную ногу по широкому залу, разглядывая людей за столиками.

Антон сидел и наблюдал, как Человек в Котелке приближается. Несмотря на странную расслабленность и снисходительность, его лицо казалось слепленным из гипса. Не глядя на Антона, призрак продвигался вперёд, останавливался, принюхивался, тряс блестящими волосами и ковылял дальше. За четыре метра до Ксюши, сидевшей к нему спиной, он свернул в сторону и похромал между столиками к выходу.

Не смотря на то, что боль в висках и затылке отступала, Антон не стал поворачивать голову, когда Человек в Котелке размылся на периферии зрения. Закрыл глаза, открыл, взял пиво и подмигнул Ксюше.

– Ты бледный, – заметила она.

– Это аристократическая бледность, – пошутил он. – А вот и пицца. Чур, весь перец мой.

– Если не будешь запивать.

– Уговорила. Пополам.

Он отхватил зубами приличный кусок и принялся жевать, стараясь не думать о том, что Человек в Котелке находился в такой близости от девушки. Это были неприятные мысли. Кем бы ни был призрак, с каким бы умыслом не открывал перед ним своё присутствие, Антона угнетало осознание, что в этот момент рядом находилась Ксюша.

– А это что за шарики? – спрашивал он, чтобы отвлечься.

– Маринованный чеснок.

– А это?

– Острый зелёный перец.

– А это?

– Мои колени…

Провожая Ксюшу домой, он больше слушал. Она рассказывал о себе, и каждый новый штрих был маленьким таинством, скреплявшим их отношения. Он открывал её снова и снова, радуясь этому так же искренне, как и своему непосвящению в тайны протекающих мимо прохожих.

– Ты сегодня не курил, – заметила она.

– Держусь. Знаю, какой у тебя нюх.

– Что-то тут не чисто.

– Ты опять?

– А что нет повода? Полгода прошу – брось… И бросал как будто. Только после встреч в ларёк сразу бежал за соской. Сколько я у тебя этих пачек выгребла?

– Умница. Очень красивую сцену устроила.

– Что, и пачки с собой нет?

– Есть. Но не курю.

– Провинился в чём-то?

– Господи. Да! Соседка вчера зашла за сахаром. Отсыпал ей на кухне. И в зале отсыпал. И на балконе.

– Ну, хватит, – она остановилась, прижалась к нему, крепко-крепко, словно стараясь не оставить места непониманию.

Антон взял её лицо в ладони, нашёл губами её губы, дыхание ароматным облачком заметалось между ними. Со временем рассудительность Ксюши стала давать сбои. Его удивляли, но и бодрили её эмоциональные скачки – от сомнений к нежности. От упрёков к признаниям. Как гасить жар пощёчины в постели. Близость острых бритв, напоминающих – ты жив, твоя кровь ещё не загустела. В этих полярных соприкосновениях, неожиданных всплесках читалось немного Бальмонта:

О, как люблю, люблю случайности

Внезапно, взятый поцелуй

И весь восторг – до сладкой крайности