Дорога неровная - Евгения Изюмова

Александра споткнулась: это же любимая песенка Полины, второй жены брата Геннадия, которая ни слухом, ни голосом не обладала и могла петь лишь эту смешную, незамысловатую частушку. Она покрутила головой и увидела, что во дворе одного из домов какая-то женщина поливает розы и поет голосом Полины. Александра подошла ближе: и впрямь - Полина! Тут из дома вышел статный мужчина, одетый лишь в просторные брюки из льняной ткани, босой, и в нем Александра признала своего брата - таким красивым, с пышной волнистой шевелюрой, он был на одной из фотографий в фотоальбоме Павлы Федоровны. Он бросил взгляд на улицу и заулыбался:

- Пигалица, привет! Заходи!

Александра удивилась, что увидела брата, умершего несколько лет назад. Но не испугалась, резонно решив, что он жив, раз видит его и открыла калитку, вошла во двор. Брат обнял ее, не прижимая к обнаженной груди, пригласил зайти в дом. Из-за дома вышел Максим Егорович Дружников, тоже, как и Геннадий, в белых брюках. Геннадий, угадывая вопрос сестры, сказал:

- Папка с нами живет, а мама с дедом, - так они всегда звали Смирнова, - на другом конце улицы, ближе к лесу. Дед любит по грибы ходить да на рыбалку, а там - река.

И они, втроем, вошли в дом. Следом пришла и Полина, быстро накрыла на стол, оказалось, что она - ловкая, сноровистая, совсем не такая, какой она была в последние годы жизни - неряшливой, толстой и ленивой.

- Садись, поешь, - пригласил брат, и Александра согласилась, потому что проголодалась, бродя бескрайними полями.

Еда на столе оказалась простой, обычной - картошка, залитая маслом, присыпанная зеленью, гречневая каша да вишневый компот. Ещё стоял на столе большой серебряный кувшин. Александра осторожно присела на край легкого, хрупкого, сплетенного из лозы, стула, и Геннадий, заметив ее осторожность, произнес, улыбаясь:

- Не бойся, не упадешь, папка плел.

Несколько минут ели молча, когда поели, отведали компота. Хозяева налили в бокалы розовое питье из кувшина, а потом так же молча встали из-за стола. Полина принялась убирать со стола, остальные вышли во двор, устроились на удобных креслах, тоже плетеных из лозы, вокруг стола с такой же столешницей, покрытой цветастой клеёнкой.

- Ну что, сестренка, как дела?

- Знаешь, у меня странное чувство, словно я попала в машину времени. Мы с Лидой на твою могилу едем, на мамину, а ты - живой! Ген, я ничего не пойму.

- Ну, как тебе объяснить… - Геннадий задумался. - Понимаешь, я - живой, но в то же время - не живой в твоем понятии. Ты же читаешь фантастику, знаешь о параллельных мирах, вот и я теперь в таком мире, вернее, не я, а моя энергетическая суть. И ты видишь меня таким, каким хочешь видеть.

- Все равно не понимаю…

- Ну и не надо понимать, время твое еще не подошло.

- А мама? Ведь она… Она раньше тебя… -

- Ну не мучайся ты! Да, раньше меня умерла, ну и что? А мы вот здесь - вновь вместе. А ты - там! - он махнул рукой в неопределенном направлении и крикнул: - Полина, позови мамку, скажи, Шурка-пигалица пришла!

У Александры вообще, как говорится, голова кругом пришла. Мама? Откуда? Живая?

Но Павла Федоровна и впрямь пришла, все такая же сухонькая, волосы острижены до шеи, в них совсем мало седины, а вот Смирнов - седой совсем, такой, как лежал в гробу.

- Мама! - вскочила на ноги Александра, бросилась к матери, обняла ее, ощутив слабый ток энергии, пробежавший по жилам, хотела крепко-крепко прижать ее к груди, но мать деликатно отстранилась. - Мамочка! Прости меня! За все прости!

- Шурочка, я давно уже тебя простила. Да и за что? Ты все делала для меня, что могла, и как умела. Я понимала, что у тебя уже своя семья, но все равно сердилась, если ты мало со мной разговаривала. Ну что было с меня взять? Малый и старый - все одно. А вот что Лиду взяла с собой - спасибо, она думала, что я не любила ее, но я очень ее любила, как и тебя, как Гену, как Витю… Я ложилась спать и молилась за вас всех, как умела. Это ты прости меня за обиды, что иной раз творила тебе. Помнишь, привезла ты из роддома Антошку, а я из дома ушла, не помогла тебе… Потом к Вите уехала… Знала, что обидишься, но уехала. Ты и у Лиды попроси за меня прощения, пусть знает, что я очень ее любила и переживала всегда за нее, ведь ее Семен - не сахар был характером.

- Мама, мам… - она положила голову на плечо матери, - мама, мне плохо без тебя, так плохо. Хочется поговорить с тобой, а тебя нет. Хочется посоветоваться, тебя нет…

- Шурка, не лукавь, - погрозила мать пальцем и вновь отстранилась, - ты всегда самостоятельной была, и не нужны тебе мои советы.

- Нужны, мамочка, нужны! Я только потом поняла, как была не права иной раз в спорах с тобой, когда защищала Витальку! Ты прости меня!

- Доченька, я давным-давно уже тебя простила, да и не сердилась я! Ты была хорошей дочерью, ты многим жертвовала ради меня. Но Виталька Изгомов… Тебе на роду было написано, чтобы через боль и беду понять свое предназначение. Но даже в самой худшей судьбе есть возможность для счастливых перемен.

- Ну и какое оно, мое предназначение? И какие у нас могут быть счастливые перемены? У нас, там, творится такое, и хорошо, что вы этого не видите - нет Советской страны, той, за которую бился Егор Корнилыч, твой отец, за которую погиб Максим Егорович, а отец Вити лишился ноги. Молодежь нашу спаивают, травят наркотиками, нашу страну мечтают постепенно заполонить другими народами… Ах, мама… Мне трудно об этом говорить!

- А ты, Пигалица, скажи, - хохотнул коротко Геннадий, - глядишь, и нам все будет ясно.

- Знаете, вы все, наверное, счастливые, что не видите ничего. Если бы вы знали, как мы трудно переживали реформы, как страшно было, особенно моему поколению, мы же выросли на коммунистических идеалах. А про фронтовиков даже и говорить нечего: было время, когда фронтовики боялись ходить в школы на встречу с ребятами.

Геннадий молча слушал, не глядя на сестру, чтобы она высказала наболевшее без стеснения.

- Мне плохо. Хочется, чтобы рядом был надежный человек, и могла я стать обычной женщиной, не лидером, ну, в конце концов, не ломовой лошадью, - Александра всхлипнула. - С самого детства - все сама да сама, что Виталька, уходя, укорил меня в том, мол, с ним не советовалась, все время по-своему поступала. А когда советовалась, он решение оставлял за мной.

- Дурак он, твой Виталька. Ты не жалей о разводе с ним. Разве тебе плохо живется без него?

- Нет, но трудно быть как в стишке: «Я и баба, и мужик, я корова - я и бык»…

- Ну а почему замуж не вышла? Ведь были рядом с тобой нормальные мужики.

- Были… Да, понимаешь, ваш брат, мужчины, не терпит соперников, а у всех моих друзей, я же не монахиня, есть непобедимые соперники - мои сыновья, их я никогда ни на кого не променяю. А вообще я думаю, что я - по жизни просто одинокий человек, мне одной лучше: то ли от моей самостоятельности, то ли, в самом деле, как говорят, карма такая…

Геннадий задумался над ее словами. И вдруг раздался от калитки знакомый, практически забытый голос:

- Ой, кого я вижу! Милая моя, наконец-то ты здесь!

Александра подняла голову, посмотрела на калитку и увидела там Николая Галушина.

- Коля! Откуда ты? Как здесь оказался? - удивилась Александра. И подумала раздраженно: «И здесь меня нашел!»

Геннадий тоже увидел Галушина, пригляделся и крикнул Александре:

- Будь осторожна!

Александра не поняла предостережения брата, ведь Галушин-то ее любил, это она прекрасно понимала, но не могла сойтись с ним, ведь она его не любила.

Галушин тихонько рассмеялся:

- Я же говорил, что браки совершаются на небесах, теперь я тебя никому не отдам, и мы будем вместе, - он вошел во двор, протянул руки к Александре, чтобы ее обнять. Александра отступила, а он опять сделал шаг к ней. Александра опять отступила…

В глазах Галушина блеснула злость, он закричал:

- Я же сказал, ты будешь моей, и я дождался! - и протянул руки к женщине, которые как-то странно удлинились.

Он не успел ничего сделать, потому что перед ним оказался Геннадий, заслонив сестру.

- Слушай, приятель, отстань от моей сестры! Она не желает иметь с тобой дело!

Галушин страшно побледнел и заскрипел зубами:

- Это там она тебе была сестра. А здесь мы с тобой на равных, так что уходи ты, а она будет моей! Я и так долго терпел, она издевалась надо мной, а ведь я ее люблю!

- В общем, так, - Геннадий весь подобрался, - отстань от сестры, я сказал! Ты что? Не видишь ее голубую ауру? Она не такая, как мы!

Галушин остановился, словно на стену натолкнулся, а возле Геннадия возникли Анатолий и Володя Изгомовы, их лица не обещали незваному пришельцу ничего хорошего. Но драке было не суждено разгореться: откуда-то из воздуха возникла женщина в белом. Все трое склонили перед ней головы, и Галушин медленно побрел прочь.

- Откуда он здесь взялся, среди вас?

Анатолий серьезно ответил:

- Новенький, он у нас в декабре появился. Чистилище еще не прошел, вот и агрессивный.