Борьба за огонь - Жозеф Анри Рони-старший

словно ее вообще не было.

Стадо шло к лесу, все более густому, и с каждым днем отдалялось от реки. Глаава поняла, что пришло время расстаться с ними. Ей трудно было на это решиться: ее по-прежнему терзали воспоминания – Красная луна, вечерние костры, уничтожение всего живого.

И все же однажды утром она дала мамонтам уйти. Чаща поглотила их; эти леса видели сотни и сотни тысяч подобных гигантов, которые веками впитывали соки земли и энергию метеоров.

Оставшись одна, она почувствовала, как возвращается ужас перед хищниками, и сжалась в комок под низкими ветвями. Жизнь, кишащая повсюду, не пугала ее в компании мамонтов, но теперь снова становилась опасной. Тьма наполнилась чудовищами. С плохо заточенным колом и острыми камнями она вступала в страну когтей, зубов и ядовитых жал, все ее чувства устремлялись к будущему, бесконечно изменчивому и ежеминутно готовому поглотить ее.

Как во время наводнения, она снова была без огня. Камни, которые она носила с собой, почти не высекали искр, и без пирита и кремня искры были слишком слабыми и сразу гасли.

На пути ей попались волк, гиена, дикий медведь и пантера. Волка и гиену ей удалось отпугнуть; дикий медведь и пантера позволили ей пройти. Но она пока не встретила ни льва, ни тигра, ни серого медведя, которые отступают только перед мамонтами, носорогами или огнем. Им нужно много мяса, и поэтому каждый занимает свою собственную территорию. Серый медведь встречается реже всех, он водится в горных лесах.

На востоке тусклое свечение в неверном мерцании звезд очертило силуэт, напоминающий тигра. Но это был не тигр, а великолепная, сильная и крупная львица. Светлая шерсть и круглые глаза отличали ее от полосатого зверя с овальными зрачками, но взгляд был такой же – терпеливо-выжидательный и напряженный, этим взглядом и размерами она отличалась от самца.

Возможно, она не сразу обнаружила присутствие девушки, нюх ее слабее и шакала, и волка. Львица остановилась здесь совершенно случайно – от усталости или просто помедлила, но порывы ветра сообщили ей о добыче. Теперь она знала, что человек рядом; огненный взгляд отыскивал цель. Ей уже был знаком вкус женщин и детей гвахов, ее охотничья территория простиралась на юг, и она знала, как пахнут люди. Но уже какое-то время охота была неудачной и львица никогда не бывала сыта. Голодные спазмы терзали ее брюхо, внезапная добыча могла бы утихомирить их.

Но ее смущала обрывистая скала: если существо решит сопротивляться, на склоне это сделать легче; львица смутно помнила, как одна жертва рассекла ей челюсть острым камнем, прежде чем быть съеденной. С неиссякаемым терпением она подстерегала двуногое создание, уверенная, что ему не ускользнуть.

Наконец, решившись напасть, она напряглась за скалой. Глаава видела львицу, оставаясь скрытой сама, но в давящей безбрежности ночи для нее не было путей к спасению. Когда львица прыгнет, Глаава навеки исчезнет во тьме.

Пока хищница бродила вокруг скалы, нюхала ветер, ложилась, шумно вздыхала и глухо рычала, неподвижность была оружием Глаавы. Именно ее неподвижность оттягивала момент нападения, внушала примитивному сознанию хищника непонятный страх.

Но когда львица напружинилась, неподвижность стала опасной, и, встав на цыпочки, девушка произнесла яростным голосом:

– У Глаавы острый кол, он вонзится в пасть львицы. Камни ослепят ее!

Обескураженный зверь отступил назад, размышляя.

Оставалась одна надежда: вдруг рядом с хищницей окажется другое живое существо, которое легче схватить, чем это угрожающее двуногое на скале. Но мимо не прошмыгнул никто живой, и зверь прыгнул. Острие кола сломалось о твердый череп, когти разодрали Глааве бедро, и она скатилась вниз с вершины. В отчаянии закрыла глаза: львица надвигалась и вот-вот разорвет ее…

И тут на изгибе скалы мелькнула тень.

Обернувшись, хищница увидела огромного и страшного зверя: один рог торчал из самого носа, другой – посреди морды; шкура подобна растрескавшейся древесной коре, а маленькие глазки подернуты пеленой. Уцелевший представитель грозного вида, почти канувшего в вечность, беспокойный, вспыльчивый и свирепый, он бесцельно бродил без разбора. Что-то потревожило его сон, и он пришел к скале.

Предки кошачьих, узнав носорога, бежали бы без оглядки, но удивленная львица, возбужденная ожиданием обильной трапезы, заколебалась на миг и опоздала: темная глыба уже совсем рядом. Львица выпустила когти, ударила пастью наугад, но ему, безразличному и неуязвимому, оставалось лишь сделать шаг назад; львица осталась лежать с раздавленными ребрами, с кишками наружу, из нутра недавно живого существа сочился предсмертный хрип…

Носорог стал крошить тело на мелкие кусочки, дробить кости, терзать плоть, шкуру, а затем, внезапно успокоившись, продолжил свой путь, забыв о другой жертве.

Глаава поползла вокруг скалы, из раны толчками выплескивалась кровь; опустошенная, ничего не видя вокруг, она лишилась чувств.

Когда она пришла в себя, на нее смотрел высокий мужчина:

– Хелгвор!

Он явился из бездны одиночества. И, несмотря на страшную боль и слабость, она возрадовалась, что больше не одинока. Мир водворялся во всех его равнинах, лесах и водах; и пришла сила, нежная, как утро.

Рядом с ним стояли еще двое. В лагере оугмаров Глаава узнала, что Иоук отличается миролюбием, и догадалась, что худой, осторожный и слабый Акр будет подчиняться остальным.

На какое-то время она ощутила радость присутствия человека и неиссякаемую нежность к Хелгвору.

Затем она спросила:

– Амхао?

– Мы найдем Амхао! – сказал он.

И, превозмогая лихорадку и усталость, она вверила свою судьбу великому кочевнику.

Глава четырнадцатая

Зарождение чувств

Рана была глубокой, и от падения ныли все кости. Но Глаава умеет переносить боль.

Инстинктивно она чувствует, что Хелгвор нежнее к ней, чем она к нему. Она потрясена тем, что за его мягкостью не кроется слабость: ведь он храбр, как тигр, хитер, как волк, и могуч, как самые грозные воины.

Ни один человек не похож на него; он особый, единственный; кажется, что он происходит от неизвестной расы. Он существует и занимает собой все пространство – подобно речным водам, подобно приносящему свободу дню и всепоглощающей ночи. Она не испытывает перед ним того ужаса, как перед теми, кто ломает женщинам зубы, грубо швыряет их на землю или приносит в жертву Сокрытым жизням. В глубине души она признает, что ему она простила бы и, возможно, даже смирилась бы с тем, что ей кажется отвратительным в других мужчинах.

Пока эти чувства только зарождаются в ней, в нем уже созрела любовь к Глааве. Она для него как вечное и изменчивое утро; она встает вместе