Борьба за огонь - Жозеф Анри Рони-старший

гвахи выпьют их кровь. Гвахи рождены ночью, и Красная луна дает им силу».

Мужчины потрясали кольями, женщины визгливо кричали, все повторяли хором:

– Чужаки должны умереть, и гвахи выпьют их кровь…

Тогда старик, указывая на Глааву, сказал:

– Эта женщина – чужестранка. Она погибнет!

И колья угрожающе нацелились на Дочь Скалы.

Наступила великая тишина. Все ждали, когда возродится Красная луна.

Незаметно сквозь западные звезды пробилось бледное сияние, и почти в один миг на горизонте показалась безрогая Красная луна.

Старик снова заговорил:

– Красная луна, связующая нас с предками, пред тобой чужестранка. Ты увидишь, как хлынет ее кровь, ты услышишь ее предсмертный крик.

Он воздел обе руки, чтобы подать знак… и в его глазах возник страх. Из рощи терпентинновых деревьев, как муравьи из муравейника, показались темные фигуры. Они стремительно бросились вперед, издавая крики, подобные реву буйволов. Это были верхние гвахи, более длинноногие, чем нижние, пятнистые, как леопарды, но с такой же пористой зловонной кожей, с такой же вздернутой губой, открывающей острые зубы. Могло смениться целое поколение, нижние и верхние гвахи могли ни разу не встретиться друг с другом, но их неукротимая ненависть не исчезала.

Женщины разбежались, мужчины обратили колья против врага, и началась битва, где уцелевшие пожирали убитых.

Оставшись одна под остроконечной скалой, Глаава на мгновение оцепенела от неожиданности, но, поняв, что теперь смерть может обойти ее стороной, попыталась спрятаться. Сбившись в кучу, вне себя от ужаса, женщины-гвахи бежали, забыв про чужестранку. Но, обнаружив, что все они спрятались под теми же древними деревьями, двое из них инстинктивно бросились на Дочь Скалы.

Первую Глаава отбросила кулаком и, схватив вторую за волосы, поволокла ее по земле. Остальные в испуге дали пленнице убежать, и та вскоре оказалась вне досягаемости.

Она больше не чувствовала ни усталости, ни боли. Опьяненная радостью жизни, она преодолела огромное расстояние и остановилась, лишь совсем выбившись из сил.

Сквозь ветви мерцали звезды, деревья, травы; папоротники и лишайники словно парили в воздухе, колыхаясь на ветру. Раскинув руки, девушка упала на землю; усталость обвила ее как змея, и она заснула, отдавшись на волю диких зверей. Когда она проснулась, неспешная луна уже висела в зените. Хищная птица огромной бабочкой вспорхнула с ветки, во тьме рыскал какой-то зверь, а Глаава, приподнявшись, обнаружила себя в окружении каких-то странных фигур. Ближайшая к ней напоминала гору высотой в семь оленей, поросшую красным лишайником. Нечто наподобие головы заканчивалось огромной змеей, зажатой между белыми рогами длиной с десять оленьих. Четыре ствола толстенных деревьев вырастали из груди и живота.

И тут Глаава узнала мамонта. Уже тысячи лет они не селились на земле тзохов, а на земле гвахов или оугмаров их потомство с каждым веком редело. Дочь Скалы видела такого гиганта лишь однажды во время своего бегства. Образ мамонта, застывшего неподвижно в вертикальном свете луны, навсегда остался в ее памяти. Оцепенев от страха, она разглядела среди ветвей других мамонтов. На них медленно стекал лунный свет, и все они выглядели совершенно одинаково – гигантские создания настолько потрясли ее, что она оцепенела от страха.

Глаава знала, что мамонты титанически сильны и любой из них может уничтожить ее так же легко, как сама она могла бы раздавить ящерицу. Сейчас эти грозные звери спали, и было слышно, как вздымаются их бока, их равномерное дыхание. В лесу, где повсюду смерть, им ничто не угрожало: ни тигр, ни лев, ни серый медведь, ни плохо вооруженные гвахи; один только носорог изредка вызывал их на бой и пытался острым рогом проткнуть им брюхо, но мамонты сокрушали его своим весом или душили хоботом. Правда, такое случалось редко и было неведомо целым поколениям мамонтов.

Тысячелетиями предки мамонтов жили безмятежно, как в раю. Но наступала эпоха, когда на земле становилось все жарче, и потомство их убывало. Выжившие обитали в холодных торфяных болотах или на равнинах, где вода поздней осенью превращается в камень. Но они пока не подозревали о своей участи.

В их огромных головах не возникало мыслей о будущем; эти гигантские существа оставались удивительно неискушенными. Правда, летом было теперь слишком жарко для их мохнатых шкур, и, когда дни становились длинными, а свет съедал половину ночи, мамонты надолго погружались в реку, болото или озеро, чтобы освежиться. В осенние месяцы жизнь делалась легче и прохлада нежно обволакивала исполинов.

Наступил рассвет, тусклый в сравнении со светом луны, но встрепенулись птицы и озарились проблесками облака. Глаава больше не боялась. Мамонты проснулись. Пока она сама спала как убитая, один из них, тот, которого она увидела первым, – стал ее обнюхивать.

Она спала, и мамонт решил, что в ней больше нет искры, несущей угрозу другим жизням, и оставил ее лежать на крошечном клочке земли. Когда Глаава проснулась, зверь снова ее обнюхал, но уже без опаски, как знакомую. А все, что повторяется, не вызывая беспокойства или не грозя опасностью, становится для живых либо не стоящим внимания, либо дорогим. Мамонт признал Глааву, как признают существование дерева или оленя.

Она тоже чувствовала, хотя и по-другому, что повторение устраняет опасность. Когда мамонты отправились на поиски более сытной пищи, она последовала за ними, опасаясь гвахов и держась как можно ближе к тому мамонту, который принял ее. Остальные тоже постепенно к ней привыкли.

Прошел целый день. Она искала орехи, корни, мхи и папоротники, которых ей хватало для пропитания, мамонты пожирали кору, нежные стебли, травы или корневища болотных растений.

На второй день стадо настолько свыклось с ней, словно они были вместе несколько времен года. Ее запах стал таким знакомым, что они вообще забыли о ее присутствии. Мамонты во всем оказались лучше людей: никто из них не был склонен убивать или причинять страдание другим.

Они простодушно бродили, углубляясь в леса и болота, созерцая мир маленькими коричневыми глазами. Они умели отличать вредное от полезного, рядом с ними Глааве было лучше, чем среди тзохов, которые умерщвляли слабых, или даже среди оугмаров, где попадаются такие, как Хейгоун. И все же она грустила, потому что всей душой стремилась к Амхао и, помимо воли, к великому дикому воину.

Возможно, Глаава могла бы сильнее сблизиться с добродушными гигантами, держись она ближе к ним, выкапывая для них корни или собирая нежные побеги, но девушку пугали их размеры, эта странная меховая змея между огромными бивнями, ноги, которые с легкостью могли бы раздавить ее, как крохотную птичку. Она держалась на расстоянии, а они не угрожали ей и вели себя так,