Пляска в степи - Виктория Богачева

потом Ярослав низко ей поклонился, ладонью коснувшись земли. Никогда прежде Горазд не видал, чтобы князь так склонялся. Никогда и не перед кем. Стыд ожег ему лицо, и он опустил голову, словно мальчишка. Он знахарку лаял, а ей сам князь не чурался в ноги поклониться. Дурак, ох и дурак же он.

Горазд искоса поглядел на Чеславу: закусив губу, та смотрела прямо перед собой, и столько муки было в ее взгляде, в заломленных бровях, в нахмуренном лбе, что Горазд, даже не подумав, нашел ее ладонь своей рукой и слегка сжал. Чеслава едва почувствовала. И не осердилась, хотя еще совсем недавно на него гневалась. Но нынче мыслями и сердцем она была в бане, рядом с княгиней.

— Что там? — шепотом спросил Горазд, когда князь выпрямился, а знахарка скрылась в дверях.

— Коли б я что смыслила, — горькая улыбка коснулась губ Чеславы. — Мучается княгиня шибко, с ночи уже.

Оба невольно поглядели на небо, где солнце неумолимо ползло к закату, и его косые лучи золотили терем да двор.

— Ты-то ступай к своим, — Чеслава встрепенулась, словно очнулась после глубокого сна. — Ни ты, ни я тут не помощники.

— Да-а… — Горазд медленно кивнул. — Я тут сына дядьки Крута повстречал…

— Умер воевода, как князя увидал. До последнего терем держал, — в ее голосе прозвучали слезы, и Чеслава сердито мотнула головой. — Много всего произошло тут. Так просто и не расскажешь. Да и не нынче…

Разговаривая с Гораздом, она постоянно поглядывала тому за плечо, в сторону бани. Знахарка Зима, как вошла туда, так больше снаружи не показывались. И Любава Судиславна с третьей женщиной тоже давненько уже не выходили.

— Я мать с сестренками повидаю и разом вернусь, — торопливо пообещал Чеславе Горазд, и она кивнула, но он сомневался, услышала ли она его на самом деле.

Вопреки его тревогам, их избенка на самом отшибе оказалась нетронутой. То ли не дошло до нее святополковское войско, то ли побрезговали к такой развалюхе прикасаться. Оглаживая доверху набитую мошну, Горазд представлял, как вскорости перевезет мать и сестер в избу побольше да покрепче. И утварь на торгу купит, и ткань, и украшения, и меховые шкуры, о которых Ладка каждый день болтала.

Как ступил за порог, так чуть не задушили его от радости. Мать плакала и смеялась одновременно, три девчонки водили вокруг него хороводы, а после все вместе робко разглядывали тяжелехонькую мошну, которую он положил перед ними на стол. Вестимо, мать нащупала его повязки на груди и еще немало слез пролила в тот день, припоминая, как она ждала и ждала его из похода, и как едва не померла, когда не вернулся он вместе со всеми.

Благо, одноглазая воительница к ним в избу заглянула, сказала, что жив ее сыночек, токмо от ран поправляется. Горазд, слушая это, неведомо почему покраснел аж до ушей.

— Я же обещал, что вернусь и привезу тебе серебра, — сказал он матери, когда та, выговорившись, замолчала.

Они сидели за столом и скромно вечеряли: возвращения кметей ждали токмо через пару дней, и потому яств особых не сготовили. Сестры галдели, словно сороки, придумывая наряды и украшения, которые теперь можно будет взять на ярмарке, и Горазд их даже не одергивал.

— Мне главное, что ты вернулся живым, — мать покачала головой.

— Я сейчас в терем пойду, — отложив в сторону ложку, Горазд смущенно на нее посмотрел, чувствуя себя нашалившим ребенком. — Мы потом с тобой… после… Не могу я тут, пока князь и княгиня там…

— Да я уж смекнула, — она ответила ему с грустной, всепрощающей улыбкой. — Ты ступай, а я буду молить великую Макошь, чтобы смиловалась над нашей княгинюшкой. Пока князя не было, она о нас тут радела. И никто, никто и слова худого про нее теперь не скажет!

До терема Горазд дошел уже по темноте.

Закончились вечерние трапезы, и люди укладывались спать. Везде, кроме княжьего подворья. Там все застыло на месте, словно он и не уходил никуда. Князь терзался, шагая вдоль стены бани. Изредка он стискивал кулаки и заставлял себя медленно их разжимать. Близко к нему подходить никто не решался, все поглядывали издалека. Чеслава топталась на крыльце, то и дело вздрагивая от малейшего писка или скрипа. Порой пробегали чернавки с ушатами али грязными тряпками.

Нехорошие, ядовитые шепотки ползли по подворью. Уж больше суток провела княгиня в бане, и даже присутствие знахарки делу не помогало. Ни знахарка, ни распахнутые настежь двери да крышки сундуков, ни развязанные узелки на одежде.

Шептались, что она ослабела и уже никого не узнает. Что нужно князю решить, кого он оставит в живых: жену али дитя.

Горазд смотрел на бледную до синевы Чеславу, в кровь искусавшую рассеченные шрамом губы, и тоскливо вспоминал, как лишь нынче утром был он счастлив, разглядев издалека ладожский терем.

Интерлюдия. Князь

Никогда прежде он не знал беспомощности.

Когда догадались о задумке Святополка, когда не нашли ни его, ни хазарского воеводу в их разгромленном стане, он знал, что должен делать. У него была дружина — израненная, потрепанная, но готовая следовать за своим князем всюду, куда бы он ни приказал. У него в руке лежал меч, и он намеревался обрушить его на голову младшего брата. И они бросились в погоню. И едва-едва не опоздали, еще бы сутки, и было бы уже поздно. Но все же они поспели и ударили святополковскую дружину в спину. Смели и поглотили оторопевших кметей своим натиском.

И даже когда на его глазах умер пестун, заменивший ему отца, он все еще знал, что должен делать. Он был должен одолеть врага, и они одолели.

А потом Будимир рассказал, что ранним утром они отправили женщин из терема по воде — спасаться от неминуемого разграбления Святополком терема. И среди убитых, раненных и плененных не досчитались княжича, и его более сговорчивые дружинники клялись всеми Богами, что видели, как он скакал от терема прочь. Мимо леса. К реке.

Руки князя повисли вдоль тела, как плети, и он едва не выронил меч. Успел перехватить за одно мгновение до несмываемого позора. Он смотрел на святополковских прихвостней, которых они допрашивали, слышал позади себя негодующий рев Будимира, и не мог пошевелиться. Тело отяжелело, в груди закончился воздух.

Вот тогда впервые Ярослав познал, что такое беспомощность.

Он бросился в погоню, даже не смыв с себя кровь, но в голове билась лишь одна мысль: поздно, поздно, поздно. Далеко ли могли уплыть бабы да мальчишка на