Опыт моей жизни. Книга 1. Эмиграция - И.Д.

Если уж рассказывать, то надо рассказывать всю правду, а не часть ее. К психологическим травмам у меня, похоже, была предрасположенность. Еще в Союзе, в свои неполные пятнадцать, я уже успела, даже живя в родной стране, посетить психиатра. Так что не в одной эмиграции, как видно, все дело, а и во мне самой.

Через эмиграцию проходят тысячи, а заболевают на этой почве далеко не все. Также подростковый период – время тяжелое, – однако далеко не все переживают его так бурно, что вынуждают родителей обратиться к психиатру. Наверно, это у меня природная склонность воспринимать любую травмочку как конец света.

Когда мне исполнилось тринадцать лет, я не на шутку начала мучить маму вопросами, типа: «В чем смысл жизни человека, если он все равно умрет?»

– Встава-ай, одева-айся, ты опаздываешь в школу-у! – говорила мама, смеясь.

– Нет, ты мне ответь, я серьезно спрашиваю! Для чего я живу? Для чего я сейчас должна встать и идти в школу? Для чего? Если ты объяснишь для чего, я сделаю.

– Для чего что, школа? Чтобы быть образованной, чтобы ты могла потом поступить в институт.

– А зачем мне поступать в институт, быть образованной, если я все равно умру?

– Какие ты вещи страшные говоришь. У тебя должна быть профессия, ты добьешься успехов…

– Да для чего мне профессия и успехи, если я все равно умру?!

Мама не понимала.

– Как это? Никто так не думает, люди живут, пока живут, все когда-нибудь умирают, но, пока они живы, они должны к чему-то стремиться!

– Вот это-то меня и удивляет, что никто не думает о смерти. Но оттого что о ней не думают, смерть же не исчезает! Для чего все, что мы делаем, если это, как снежинка, непрочно. Снежинка растает, я умру. Для чего мне совершенствовать то, чего через пять минут уже не будет? Это же сизифов труд!

– Это ненормально, что ты всерьез говоришь такие глупости. Все дети, как дети, а эта придумала себе оправдание, чтобы не ходить в школу. Я должна поговорить с отцом, я не могу с тобой справиться.

– Глупости?! Ничего себе – глупости! Глупый – не тот, кто об этом говорит, а тот, кто об этом не думает и живет, игнорируя такой неизбежный факт, как смерть!

Пришел папа.

– До-о-оченька! Как тебе не стыдно! Ты что, в самом деле отказываешься ходить в школу?! – папа никогда не повышал голоса и не угрожал ремнем, как это делали другие отцы. Он разбирался с детьми, интеллигентно беседуя.

Папа вообще за всю жизнь не произнес ни одного грубого слова. Мало того, когда он слышал, как мы с Танькой ругались и я со злобой говорила ей: «Иди ты в жопу!» – папа с возмущением восклицал: «Вы же де-евочки! Как можно произносить такие грубые слова?!»

– Вчера пропустила школу, – жаловалась мама, – в четверг я ее вытолкала из дому, а мне позвонили, что она к третьему уроку пришла, а с пятого и шестого уже ушла. До пяти утра она читает, не спит, а утром ее не поднимешь.

– Я бы не читала до утра, если бы я видела смысл ходить в школу! – обратилась я к папе, очень надеясь получить от него какой-нибудь умный ответ. – Я не понимаю, зачем мне учиться, если я все равно умру! – здесь я уже начала всхлипывать от обиды, что меня никто не понимал.

Они отлично знали, что я говорю правду о смерти, но почему-то все как один делали вид, что такая важнейшая вещь, как смерть, не имеет никакого значения.

– Деточка, тебе тринадцать лет! О какой смерти ты говоришь?!

– Ну и что, что тринадцать, я что не умру? А если я умру – так для чего все это? Мучать себя этой школой, потом институтом, потом работой… Я предпочитаю делать то, что приносит мне удовольствие: читать, смотреть на солнце, лежать в саду.

– Но, если ты будешь никем, тебя никто не возьмет замуж, – продолжал папа.

– А зачем выходить замуж, если в конечном итоге все равно умрет он, умру я, умрет наша любовь. Любовь, которая умрет, не имеет смысла. Вы поймите, поймите, замужем или нет, ученым или неучем, большим человеком или никем – Я ВСЕ РАВНО УМРУ!!! Так какая тогда разница?

– Но, если ты не выйдешь замуж, ты не сможешь иметь детей. А дети – это твое бессмертие, – сказал папа.

– Это как?

– Ты умрешь, а дети останутся. Дети – это часть тебя. Значит, ты не умрешь.

Я задумалась. Потом не согласилась.

– Во-первых, я – это не вы с мамой. Я – это я. А значит, и мои дети – это уже не я. Во-вторых, если бы я действительно могла оставить что-то бессмертное, тогда моя жизнь, возможно, имела бы смысл. Но ведь дети мои – тоже смертны! И они умрут!

– Они тоже оставят после себя детей.

– Те тоже, в свою очередь, умрут!

– Значит, раз все умрут, получается, нет смысла жить?

– Наконец ты понял! Именно! Жизнь бессмысленна.

– Значит, надо лежать целыми днями и ничего не делать?

– А для чего же суетиться, если в этой суете нет никакого смысла?

Папа с недоумением смотрел на меня.

– Хорошенькая теория, чтобы не ходить в школу!

Пришел дедушка. Дедушка, хоть и не был таким современным и грамотным, как родители, он больше всех понимал меня. Он мог не понимать сложных формулировок или заумных речей, но меня он понимал всегда, даже без слов. Эта близость была результатом особенной взаимной любви, которая была между нами столько, сколько помню себя. Дед сел на краешек моей кровати, от его ветхой телогрейки пахло нафталином и табаком. Он потрепал меня по голове и сказал:

– Кутенок, у тебя что, плохое настроение?

Вмето ответа слезы так и полились ручьем у меня из глаз.

– Я знаю, милая, жизнь глупая штука, но ты же любишь своего деда, ты же не хочешь его огорчать? Если ты болеешь, значит, плохо и мне, а если ты здоровенькая – я счастлив. Нельзя лежать, кутенок, все время в постели. Лежат в постели больные. А ты должна быть здоровенькой…

Представьте, эти совершенно неубедительные слова подняли меня с постели. В тот день я пошла в школу, но через очень короткое время хандра вернулась, причем она наседала все основательней, крепче, уже никакие увещевания, просьбы, объяснения и т. д. не помогали. Я лежала в постели целыми днями, ничего не хотела, ничем не интересовалась и только постоянно плакала. Объяснение своей хандре я давала такое: не вижу смысла ни в чем!

* * *

Чтение художественной литературы было единственным занятием, занимавшим меня.

Не знаю, было ли влечение к художественной литературе вложено в меня еще Богом, при рождении, или эту любовь привили мне. У нас в доме были две огромные библиотеки. Одна – наверху, в кабинете у папы: там в основном были его книги, научные и художественные, много редких и уникальных изданий. Вторая библиотека располагалась внизу и содержала более известные произведения: А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений, А. П. Чехов, Собрание сочинений, Салтыков-Щедрин… Нижней библиотекой пользовались все: и дедушка, и мама, и я, а впоследствии и маленькая Танька.

К тому же, через дорогу от нашего дома была прекрасная уютная районная библиотека. В школе, на втором этаже, тоже шикарная библиотека предлагала множество интереснейших книг, в какой угодно области. То есть, я как-то уже родилась в атмосфере, где книга имела вес, имела почет и уважение. Книга была неотъемлемой частью жизни, как в школе, так и у нас в семье.

С самого детства я любила, когда дедушка читал мне сказки. Папа постоянно декламировал вслух стихи: это было его любимое занятие. Он читал их с таким выражением и с таким чувством, что каким-то образом, наверно, мне все-таки передалось, что поэзия – это восторг!

У лукоморья ду-уб зеле-еный,Златая це-епь на ду-убе том.И дне-ем и ночью кот ученыйВсе ходит по цепи кругом…

Когда папа садился пить чай, он садился и декламировал:

Выпьем! Бедная подружка,Бедной юности моей!Выпьем с горя, где же кружка?Сердцу будет веселей!

Дедушка постоянно читал какие-то толстые книги: то Виктора Гюго, то Лиона Фейхтвангера, то Эмиля Золя. Много читала и мама. Все, кто ходил к нам в гости, тоже постоянно читали книги, обсуждали какие-то романы, в разговорах часто звучали цитаты из литературных произведений. Словом, книги – это то, в чем я выросла. В мире художественной литературы я чувствовала себя как рыба в воде.

Во многих романах и рассказах наших классиков главные герои тоже искали смысл жизни, как и я, переживали что-то похожее на то, что теперь переживала я.

Чехов, Толстой, Пушкин, Есенин, Некрасов… и их герои были самыми близкими мне в мире людьми, способными меня понять. Лермонтов писал один в один, именно так, как я бы могла о себе написать:

Уж не жду от жизни ничего я,И не жаль мне прошлого ничуть.Я ищу свободы и покоя,Я хочу забыться и заснуть!

Самый же «самый-самый» близкий мне автор – Лев Николаевич Толстой. Даже сейчас, когда я просто слышу или произношу имя – Лев Николаевич Толстой, – слезы наворачиваются мне на глаза. Это слезы любви, самой большой Любви в моей жизни. Я знаю, что, сколько бы лет я ни прожила и с какими бы великими людьми ни соприкоснулась в течение жизни, никогда не встречу я человека, столь близкого мне по духу. Это слезы невозместимой утраты: я еще не родилась, а самый дорогой для меня в этом мире человек уже умер.