Опыт моей жизни. Книга 1. Эмиграция - И.Д.

Неделю ходила вокруг таких киосков, как кот вокруг банки со сметаной, наконец, как ни в чем не бывало подошла, взяла журнал, заплатила и ушла. Сердце билось так сильно, как будто я украла журнал.

Вы думаете там было что-нибудь о поцелуях? Там даже о сексе нормальном ничего не было: все какие-то групповые оргии, секс с животными, мастурбирующие женщины… Чушь какая-то. Так я и осталась неграмотной и дикой, совершенно не представляя, как вести себя, когда Леня меня обнимал. Страх сделать что-нибудь не так, сковывал меня настолько, что превращал наши поцелуи в возню, похожую на борьбу, полную неловкости и дискомфорта.

Десятого марта Леньке исполнился двадцать один год. Он заказал столик в русском ресторане и уговорил родителей отпустить меня до утра.

– Я доверяю тебе свою внучку, – сказал дедушка.

– Я обещаю вам, ни один волос не упадет с ее головы.

* * *

Когда мы вышли из ресторана, было около четырех часов утра. Еще не рассвело, но в воздухе уже ощущалось приближение утра.

– Зайдем ко мне, мои на несколько дней уехали, у нас есть еще время до утра, – предложил Леня.

Я бывала у Лени дома не один раз, часто, когда его предков не было дома. Леня, надо отдать ему должное, всегда вел себя достойно. Мы пошли к нему.

– Ты не думай, что я пьян и забыл, что я обещал твоему дедушке! – сказал Леня, обдавая меня запахом водки. – Мое предложение абсолютно чистое, без всяких там подвохов. Я обещаю, что не трону тебя.

– Я тебе верю, – сказала я, глядя в его твердые, серьезные глаза.

Каким-то образом я знала, он не обманывает.

– Я хочу, чтобы мы просто разделись голенькие и легли, – огорошил он меня, когда мы пришли к нему. – Мы просто понежимся или, хочешь, поспим. У нас всего несколько часов. А?

– Нет, это исключено, – сказала я.

– Почему? Ты мне не веришь? – обиделся он.

– Не в этом дело, я верю, что ты меня не тронешь, но «просто раздеться», это же так много… я просто еще не готова…

Лицо Лени из озадаченного вдруг стало насмешливо-презрительным.

– А, я забыл, ты же из Нальчика…

Так естественно-искренне он махнул рукой на меня «из Нальчика», что как ни тяжело было мне преодолеть уйму барьеров, чтобы в первый раз раздеться перед парнем, я, легко и просто поскидывала с себя всю одежду и легла в постель. Щеки мои пылали и меня знобило от волнения. Но я преодолела. Теперь он мог убедиться, что хоть физически я и была из Нальчика, психологически – как прогрессивная московская девушка.

Леня тоже разделся и лег со мной. Я не могла успокоить дрожь в теле.

Леня сдержал свое слово: он не просто не тронул меня, но даже не сделал попытки. Он поцеловал меня несколько минут и сказал, улыбаясь:

– Я обещал тебе, будем просто спать… давай просто поспим.

Если этот роман читает сейчас мужчина, я хочу дать ему совет: никогда, никогда, никогда не раздевайте любимых девчонок, с тем чтобы потом не трогать их! Если вас сдерживает слово чести, тогда не надо девушку «просто» раздевать. Раздеть ее, а потом не тронуть – это пощечина, которая проложит неизгладимую трещину в ваших отношениях. Если все же случилось так, что она раздетая оказалась у вас в объятиях, уж лучше нарушайте слово чести, это гораздо меньше повредит вам.

То, что Леня сдержал свое слово, достойно уважения, и я – человек, конечно же, оценила это. Было, однако, нечто гораздо более сильное, чем мое человеческое сознание. Я – женщина, оказывается, находилась в огромном противоречии с собой человеком. Я – женщина так и не смогла простить Лене этот поступок, хотя сознанием уважала его.

Вот такие мы, девчонки, противоречивые. Леня захрапел, а его пощечина на всю жизнь осталась со мной.

* * *

Каким-то странным образом, я чувствую, что мощная культура и многовековая история моей страны – это неотъемлемый фундамент, без которого невозможно мое сложное человеческое я.

Потеряв под собой этот фундамент, я ощущаю невозможность своего продолжения, как невозможна жизнь многовекового дерева с серьезными корнями без своего фундамента – земли. Выбей фундамент из-под чего угодно – и этого чего-то больше не существует!

Даже после смерти дерево не исчезает, а, превращаясь в перегной, сливается в одно с землей, удобряет ее, обогащает, становится ее частью. То есть уже само становится фундаментом, на котором вырастут другие молодые деревья.

Как только тебя изъяли с корнями из земли, тебя вырвали из непрерывного процесса жизни, – ты теперь мертвая древесина, не имеющая развития. Даже для перегноя не пригодишься.

Потеряв под собой свой фундамент – свою историю и свою культуру, я чувствую, как будто мое человеческое существо накрыло волной стихийного бедствия, а вместо меня в чужой стране живет просто биологическое тело, в котором отсутствует самое главное.

* * *

Болезнь дедушки прогрессировала. Он теперь все больше лежал, тихо постанывал, он ужасно мучался, бедняга. Бывает такое, что, глядя на чужие мученья, вы сами так сильно этим проникаетесь, что у вас начинается тоже страшная болезнь? Во всяком случае, мне показалось, что такое случилось со мной.

Постоянное физическое недомогание преследовало меня повсюду. У меня кружилась голова, меня постоянно тошнило. Бывало, встаешь, а стены и потолок так и ходят ходуном. Вначале я думала, мне это кажется. С каждым днем недомогание и головокружение усиливались. Вскоре у меня началась рвота: сначала она длилась сутки, потом двое. Это уже мне не казалось. Отравление не могло длиться так долго. Поехали в госпиталь. Доктор сделал мне какой-то анализ и со спокойным лицом говорит:

– Ши из прэгнант.

Лицо мамы потемнело и стало землисто-зеленым.

– Что он сказал? – испугалась я.

Мама грозно посмотрела на меня взглядом, каким смотрят на предателей и ничего не могла выговорить.

«Рак!» – подумала я.

– Ма, ну ответь, мама! – трясла я остолбеневшую и онемевшую маму.

– Как ты могла! – наконец проговорила она. – Вот уж не ожидала от тебя!

– Что могла? Что?

– Хватит прикидываться, – с презрением сказала она, – доктор говорит, что ты беременна.

Камень упал у меня с груди! Нельзя же так пугать людей!

– Я так же беременна, мама, как ты балерина, – смеясь сказала я.

– Ты уверена? – переменившись в лице, спросила она с надеждой.

– Ма-амочка, конечно, я уверена!

– У вас с ним ничего не было?

– Абсолютно ничего!

* * *

Мама обратилась к врачу. Врач упорно ссылался на анализ. Он бубнил что-то на своем английском, пока не пришел к выводу, что для таких тупарей, как мы, проще позвать переводчика.

– Я, конечно, понимаю, приборы, анализы… – с возмущением говорила я, – но поймите, пожалуйста, от воздуха я не могла стать беременной! Я никогда не занималась любовью с мужчиной.

– А просто в постель с молодым человеком вы ложились? – спросил переводчик.

Я покраснела.

– Какое это имеет значение, – сказала я, – от этого же не беременеют.

– В том-то и дело, что беременеют!

– Это как? – мои губы похолодели.

– Если вы лежали с мужчиной, оба раздетые, у него могло произойти непроизвольное семяизвержение. Сперматозоиды порой очень подвижны. Если семя попало на ваши гениталии, вы вполне могли от этого забеременеть.

– Я вам не верю, такого не бывает, – прошептала я, чувствуя, как жизнь покидает мое тело и над моей головой опускается что-то тяжелое и темное.

– Милая девочка, – похлопав меня по плечу, сказал переводчик, – в жизни еще не такое бывает! Не надо расстраиваться. Кто папа ребенка? Он с вами?

Я утвердительно кивнула, чувствуя, как слезы стали душить меня.

– Он вас любит?

Я еще раз машинально кивнула.

– Ну так и идите себе счастливой свежеиспеченной мамой.

Я посмотрела на него сквозь слезы, недоумевая.

– Как! И уже ничего нельзя сделать?

– Что же можно сделать? Аборт только. Но не нужно.

Я закрыла лицо руками: жизнь моя была закончена. Слово «беременна» было для меня столь же далеким и нереальным, как слово «смерть». Я понимала, что когда-то и то и другое будет, но не сейчас, когда мне только начали позволять носить высокие каблуки и пользоваться косметикой. Беременной мог стать кто угодно, только не я! И вот, за какие-то пять минут, я, войдя в кабинет доктора, еще девочкой, переставшей года два назад заплетать косички, вышла оттуда семейной женщиной, у которой скоро будет ребенок.

Где же долгожданная молодость? Где свобода, раздолье, загулы?

А родители?! Они же убьют меня! Как я выйду из кабинета? Как буду смотреть им в глаза? Как я приду домой?! Пропала я, пропала с головой!

* * *

К моему удивлению, грозная мамаша не прибила меня тут же, на месте, даже очень бережно взяла меня под руку, вывела из кабинета.

– Когда это было? – спросила она тихо, как бы уже примирившись со случившимся.

Я снова закрыла лицо руками, в новом приливе стыда и слез.

– Ничего не было, я тебе говорю. Правда! – всхлипывая и глотая слезы пробормотала я.