Т. 1. Лирика Эдгара По в переводах русских поэтов - Эдгар По

ВОРОН[72]

Раз в тоскливый час полночный я искал основы прочнойДля своих мечтаний — в дебрях философского труда.Истомлен пустой работой, я поник, сморен дремотой,Вдруг — негромко стукнул кто-то. Словно стукнулв дверь… Да, да!«Верно, гость, — пробормотал я, — гость стучитсяв дверь. Да, да!Гость пожаловал сюда».

Помню я ту ночь доныне, ночь декабрьской мглы и стыни, —Тлели головни в камине, вспыхивая иногда…Я с томленьем ждал рассвета; в книгах не было ответа,Чем тоска смирится эта об ушедшей навсегда,Что звалась Линор, теперь же — в сонме звездном навсегдаБезымянная звезда.

Шорох шелковый портьеры напугал меня без меры:Смяла, сжала дух мой бедный страхов алчная орда.Но вселяет бодрость — слово. Встал я, повторяя снова:«Это гость, — так что ж такого, если гость пришел сюда?Постучали, — что ж такого? Гость пожаловал сюда.Запоздалый гость. Да, да!»

Нет, бояться недостойно. И отчетливо, спокойно«Сэр, — сказал я, — или мэдем, я краснею от стыда:Так вы тихо постучали, — погружен в свои печали,Не расслышал я вначале. Рад, коль есть во мне нужда».Распахнул я дверь: «Войдите, если есть во мне нужда.Милости прошу сюда».

Никого, лишь тьма ночная! Грозный ужас отгоняя,Я стоял; в мозгу сменялась странных мыслей череда.Тщетно из глухого мрака ждал я отклика иль знака.Я шепнул: «Линор!» — однако зов мой канул в никуда,Дальним эхом повторенный, зов мой канул в никуда.О Линор, моя звезда!

Двери запер я надежно, но душа была тревожна.Вдруг еще раз постучали, явственнее, чем тогда.Я сказал: «Все ясно стало: ставни… Их порывом шквала,Видимо, с крючка сорвало, — поправимая беда.Ставни хлопают и только, — поправимая беда.Ветер пошутил — ну да!»

Только я наружу глянул, как в окошко Ворон прянул,Древний Ворон — видно, прожил он несчетные года.Взмыл на книжный шкаф он плавно и расселся там державно,Не испытывая явно ни смущенья, ни стыда,Там стоявший бюст Минервы оседлал он без стыда,Словно так сидел всегда.

Я не мог не удивиться: эта траурная птицаТак была невозмутима, так напыщенно-горда.Я сказал: «Признаться надо, облик твой не тешит взгляда;Может быть, веленьем ада занесло тебя сюда?Как ты звался там, откуда занесло тебя сюда?»Ворон каркнул: «Никогда!»

Усмехнулся я… Вот ново: птица выкрикнула слово;Пусть в нем смысла и немного, попросту белиберда,Случай был как будто первый, — знаете ль иной пример вы,Чтоб на голову Минервы взгромоздилась без стыдаПтица или тварь другая и в лицо вам без стыдаВыкрикнула: «Никогда!»

Произнесши это слово, черный Ворон замер снова,Как бы удовлетворенный завершением труда.Я шепнул: «Нет в мире этом той, с кем связан я обетом,Я один. И гость с рассветом улетит — Бог весть куда,Он, как все мои надежды, улетит Бог весть куда».Ворон каркнул: «Никогда!»

Изумил пришелец мрачный репликой меня удачной.Но ведь птицы повторяют, что твердят их господа.Я промолвил: «Твой хозяин, видно, горем был измаянИ ответ твой не случаен: в нем та, прежняя, беда.Может быть, его терзала неизбывная бедаИ твердил он: «Никогда!»

Кресло я придвинул ближе: был занятен гость бесстыжий,Страшный Ворон, что на свете жил несчетные года.И, дивясь его повадкам, предавался я догадкам, —Что таится в слове кратком, принесенном им сюда,Есть ли смысл потусторонний в принесенном им сюдаХриплом крике «Никогда!»?

Я сидел молчаньем скован, взглядом птицы околдован,Чудилась мне в этом взгляде негасимая вражда.Средь привычного уюта я покоился, но смутаВ мыслях властвовала люто… Все, что было, как всегда,Лишь ее, что вечерами в кресле нежилась всегда,Здесь не будет никогда!

Вдруг незримый дым кадильный мозг окутал мойбессильный, —Что там — хоры серафимов или облаков гряда?Я вскричал: «Пойми, несчастный! Этот знак прямойи ясный —Указал Господь всевластный, что всему своя чреда:Потерпи, придет забвенье, ведь всему своя чреда».Ворон каркнул: «Никогда!»

«Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы, —Молвил я, — заброшен бурей или дьяволом сюда?Отвечай: от мук спасенье обрету ли в некий день я,В душу хлынет ли забвенье, словно мертвая вода.И затянет рану сердца, словно мертвая вода?»Ворон каркнул: «Никогда!»

«Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы,Заклинаю небом, адом, часом Страшного Суда, —Что ты видишь в днях грядущих: встречусь с ней яв райских кущахВ миг, когда среди живущих кончится моя страда?Встречусь ли, когда земная кончится моя страда?»Ворон каркнул: «Никогда!»

Встал я: «Демон ты иль птица, но пора нам распроститься.Тварь бесстыдная и злая, состраданью ты чужда.Я тебя, пророка злого, своего лишаю крова,Пусть один я буду снова, — прочь, исчезни без следа!Вынь свой клюв из раны сердца, сгинь навеки без следа!»Ворон каркнул: «Никогда!»

И, венчая шкаф мой книжный, неподвижный, неподвижный,С изваяния Минервы не слетая никуда,Восседает Ворон черный, несменяемый дозорный,Давит взор его упорный, давит, будто глыба льда.И мой дух оцепенелый из-под мертвой глыбы льдаНе восстанет никогда.

ВОРОН[73]

Это было мрачной ночью; сны являлись мне воочью,В смутном книжном многострочье мысль блуждала тяжело.Над томами я склонился, в них постигнуть суть пытался,Вдруг как будто постучался кто-то в темное стекло…«Это путник, — прошептал я, — мне в оконное стеклоПостучал — и все прошло».

Помню этот час, как ныне: мир дрожал в декабрьской стыни,Умирал огонь в камине… О, скорей бы рассвело!Поверял я книгам горе по утерянной Леноре —Это имя в райском хоре жизнь вторую обрело,Осчастливленное небо это имя обрело,А от нас оно ушло.

И под шорохи гардины в сердце множились картины,Где сплеталось воедино грез несметное число.Чтоб избавиться от дрожи, я твердил одно и то же:«Что же страшного? Прохожий постучал слегка в стекло,Гость какой-нибудь захожий постучал, придя, в стекло,Постучал — и все прошло».

Так прогнав свою тревогу, я сказал: «Вздремнул немного,Извините, ради Бога, наваждение нашло.Вы так тихо постучали, что подумал я вначале —Не снега ли, не ветра ли застучали о стекло?Я подумал: звук случайный, вроде ветра о стекло,Отшумел — и все прошло».

Дверь открыл и на ступени вышел я — лишь тьма и тени.В сердце скопище видений умножалось и росло,И, хоть все кругом молчало, дважды имя прозвучало —Это я спросил: «Ленора?» (так вздыхают тяжело),И назад печальным эхом, вдруг вздохнувшим тяжело,Имя вновь ко мне пришло.

И прикрыл я дверь несмело. Как в огне, душа горела.Вдруг от стука загудело вновь оконное стекло.Значит, это не случайно! Кто там: друг иль недруг тайный?Жить под гнетом этой тайны сердце больше не могло,«Время, — молвил я, — пришло».

И тогда окно открыл я, и в окне, расправив крылья,Показался черный Ворон — что вас, сударь, привело? —И на статую Паллады взмыл он, точно так и надо,Черный, сел, вонзая когти в мрамор, в белое чело;И пока взлетал он с пола изваянью на чело,И минуты не прошло.

Кто бы мог не удивиться? Был он важен, как патриций.Все меня в спесивой птице в изумленье привело.Я спросил, забыв печали: «Как тебя в Аиде звали,В царстве ночи, где оставил ты гнездо — или дупло?Как тебя в Аиде кличут, чтоб оставил ты дупло?»Ворон каркнул: «Все прошло!»

Странно! Гость мой кривоносый словно понял смысл вопроса.Вот ведь как: сперва без спроса залетел ко мне в тепло,А теперь дает ответы (пусть случайно, суть не это),В перья черные одетый, сев богине на чело;Кто видал, чтоб сел богине на высокое челоТот, чье имя «Все прошло»?

Он сказал — и смолк сурово, словно сказанное словоБыло сутью и основой, тайну тайн произнесло,Сам же, словно изваянье, он застыл в глухом молчанье,И спросил я: «Где мечтанья, расцветавшие светло?Ты и сам, как все, покинешь дом мой — лишь бы рассвело!»Ворон каркнул: «Все прошло!»

Как же я не понял сразу, что твердит от раза к разуОн одну лишь эту фразу — то, что в плоть его вошло, —Оттого, что жил он прежде в черно-траурной одеждеТам, где места нет надежде (одеянье к месту шло!)И хозяину былому лишь одно на память шло:«Все прошло, прошло, прошло!»

И не то, чтоб стал я весел, — к гостю я привстал из кресел(Он на статуе, как прежде, громоздился тяжело):«Темной вечности ровесник, злой ты или добрый вестник?Что за вести мне, кудесник, изреченье принесло —Неуклюжий, тощий, вещий, что за вести принеслоЭто — дважды — «все прошло»?

Мысли полнились разладом, и застыл я с гостем рядом.Я молчал. Горящим взглядом душу мне насквозь прожгло.Тайна мне уснуть мешала, хоть склонился я усталоНа подушки, как склоняла и она порой чело…Никогда здесь, как бывало, больше милое челоНе склонится — все прошло.

Мнилось: скрытое кадило серафимы белокрылоРаскачали так, что было все от ладана бело,И вскричал я в озаренье: «О несчастный! ПровиденьеВ пенье ангелов забвенье всем печалям принесло!»От печали по Леноре избавленье принесло!»Ворон каркнул: «Все прошло!»

«О пророк! — спросил его я, — послан будь хоть сатаною,Кто б ни дал тебе, изгою, колдовское ремесло,Мне, всеведущий, ответствуй: есть ли в скорбном миресредство,Чтоб избавиться от бедствий, чтоб забвенье снизошло?»Где бальзам из Галаада, чтоб забвенье снизошло?»Ворон каркнул: «Все прошло!»

«О пророк! — призвал его я. — Будь ты даже сатаною,Если что-нибудь святое живо в нас всему назло, —Отвечай: узрю ли скоро образ умершей Леноры?Может, там, в Эдеме, взору он откроется светло,В звуках ангельского хора он придет ко мне светло?»Ворон каркнул: «Все прошло!»

«Хватит! Птица или бес ты — для тебя здесь нету места! —Я вскричал. — В Аид спускайся, в вечно черное жерло!Улетай! Лишь так, наверно, мир избавится от скверны,Хватит этой лжи безмерной, зла, рождающего зло!Перестань когтить мне сердце, глядя сумрачно и зло!»Ворон каркнул: «Все прошло!»

Вечно клювом перья гладя, вечно адским взором глядя,Когти мраморной Палладе навсегда вонзил в чело,Он застыл, и тень ложится, и душе не возродитьсяВ черной тени мрачной птицы, черной, как ее крыло;И душе из тени — черной, как простертое крыло,Не воспрянуть… Все прошло!

ВОРОН[74]