Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961 - Борис Слуцкий

Стихи, не вошедшие в книгу**

«У офицеров было много планов…»

У офицеров было много планов,Но в дымных и холодных блиндажахМы говорили не о самом главном,Мечтали о деталях, мелочах, —Нет, не о том, за что сгорают танкиИ движутся вперед, пока сгорят,И не о том, о чем молчат в атаке, —О том, о чем за водкой говорят!

Нам было мило, весело и странно,Следя коптилки трепетную тень,Воображать все люстры ресторанаМосковского!                      В тот первый мира деньВсе были живы. Все здоровы были.Все было так, как следовало быть,И даже тот, которого убили,Пришел сюда,                           чтоб с нами водку пить.

Официант нес пиво и жаркоеИ все, что мы в грядущем захотим,А музыка играла —                            что такое?—О том, как мы в блиндажике сидим,Как бьет в накат свинцовый дождик частый,Как рядом ходит орудийный гром,А мы сидим и говорим о счастье.

О счастье в мелочах. Не в основном.

БУХАРЕСТ

Капитан уехал за женойВ тихий городок освобожденный,В маленький, запущенный, ржаной,В деревянный, а теперь сожженный.

На прощанье допоздна сидели,Карточки глядели.Пели. Рассказывали сны.

Раньше месяца на три неделиКапитан вернулся — без жены.

Пироги, что повара пекли —Выбросить велит он поскорее,И меняет мятые рублиНа хрустящие, как сахар, леи.

Белый снег валит над Бухарестом.Проститутки мерзнут по подъездам.Черноватых девушек расспрашивая,Ищет он, шатаясь день-деньской,Русую или хотя бы крашеную,Но глаза чтоб серые, с тоской.

Русая или, скорее, крашенаяПонимает: служба будет страшная.Денег много и дают — вперед.Вздрагивая, девушка берет.

На спине гостиничной кроватиГолый, словно банщик, купидон.

— Раздевайтесь. Глаз не закрывайте, —Говорит понуро капитан.— Так ложитесь. Руки — так сложите.Голову на руки положите.

— Русский понимаешь? — Мало очень.— Очень мало — вот как говорят.

Черные испуганные очиИз-под черной челки не глядят.

— Мы сейчас обсудим все толково.Если не поймете — не беда.Ваше дело — не забыть два слова:Слово «нет» и слово «никогда».Что я ни спрошу у вас, в ответГоворите: «никогда» и «нет».

Белый снег всю ночь валом валит,Только на рассвете затихает.Слышно, как газеты выкликаетПод окном горластый инвалид.

Слишком любопытный половой,Приникая к щелке головой,Снова,Снова,Снова             слышит ворохВсяких звуков, шарканье и шорох,Возгласы, названия газетИ слова, не разберет которых —Слово «никогда» и слово «нет».

«Пред наших танков трепеща судом…»

Пред наших танков трепеща судом,Навстречу их колоннам подходящимГорожане города СодомЕдинственного праведника тащат.

Непризнанный отечеством пророк,Глас, вопиющий без толку в пустыне,Изломанный и вдоль, и поперек,—Глядит на нас глазницами пустыми.

В гестапо бьют в челюсть. В живот.В молодость. В принципы. В совесть.Низводят чистоту до нечистот.Вгоняют человеческое в псовость.

С какой закономерностью он выжил!Как много в нем осталось от него!Как из него большевика не выжал,Не выбил лагерь многогодовой!

Стихает гул. Смолкают разговоры.Город ожидают приговоры.

Вот он приподнялся на локтях,Вот шепчет по-немецки и по-русски:Ломайте! Перестраивайте! Рушьте!Здесь нечему стоять! Здесь все не так!

ДОМОЙ

То ли дождь, то ли снег,То ли шел, то ли нет,То морозило,То моросило.Вот в какую погоду,Поближе к весне,Мы вернулись до дому,В Россию.Талый снег у разбитых перронов —Грязный снег, мятый снег, черный снег —Почему-то обидел нас всех,Чем-то давним                     и горестным тронув.Вот он, дома родного порог, —Завершенье дорог,Новой жизни начало!Мы, как лодки,                          вернулись к причалу.Что ты стелешься над пожарищем?Что не вьешься над белой трубой?Дым отечества?                       Ты — другой,Не такого мы ждали, товарищи.Постояв, поглядев, помолчав,Разошлись по вагонам солдаты,Разобрали кирки и лопатыИ, покуда держали состав,Так же молча, так же сердитоРасчищали перрон и пути —Те пути, что войною забиты,Те пути,              по которым идти.

ФОТОГРАФИИ КАРТИН, СОЖЖЕННЫХ ОККУПАНТАМИ

На выставке, что привезли поляки,Пируют радуга и красота,Зеленые весенние полянки,Нескошенного луга пестрота,Все краски, все оттенки, все цвета!

А я стоял пред черной, как смола —Черней смолы! — у черной, как пожарище —Перед картиной польского товарища,Что на костер, как человек, взошла.

Их много, черных пятен на стене,Сухих, фотографических теней,Миниатюр и фресок двухсаженных,Замазанных, изрезанных, сожженных,Замученных за красный флаг на них,За то, что в них свобода, труд и Польша,За то, что справедливее и большеОни картин оставленных иных.

Среди поляков и среди полотенВраг — лучших, самых смелых выбирал.Но подвиг живописцев — не бесплоденИ никогда бесплоден не бывал:Девчонки, что глаза платочком трут,И парни — те, что кулаки сжимают,Здесь, у холстов обугленных, мечтают,Что если будет враг ценить их труд —Пускай сожжет. Пускай — не оставляет.

«Туристам показываю показательное…»

Туристам показываю показательное:Полную чашу, пустую тюрьму.Они проходят, как по касательной,Почти не притрагиваясь ни к чему.

Я все ожидаю, что иностранцевПоручат мне: показать, объяснить.В этом случае — рад стараться.Вот она, путеводная нить.

Хотите, представлю вас инвалидам,Которые в зной, мороз, дождиСидят на панели с бодрым видом,Кричат проходящим: «Не обойди!»

Вы их заснимете. Нет, обойдете.Вам будет стыдно в глаза смотреть,Навек погасшие в фашистском доте,На тело, обрубленное на треть.

Хотите, я покажу вам села,Где нет старожилов — одни новоселы?Все, от ребенка до старика,Погибли, прикрывая вашу Америку,Пока вы раскачивались и покаОтчаливали от берега.

Хотите, я покажу вам негров?С каким самочувствием увидите выБывших рабов,                     будущих инженеров.Хотите их снять на фоне Москвы?

И мне не нравятся нежные виды,Что вам демонстрируют наши гиды.Ну что же! Я времени не терял.Берите, хватайте без всякой обидыПодготовленный материал.

«Пристальность пытливую не пряча…»

Пристальность пытливую не пряча,С диким любопытством посмотрелНа меня             угрюмый самострел.Посмотрел, словно решал задачу.

Кто я — дознаватель, офицер?Что дознаю, как расследую?Допущу его ходить по свету яИли переправлю под прицел?

Кто я — злейший враг иль первый другДля него, преступника, отверженца?То ли девять грамм ему отвешено,То ли обойдется вдруг?

Говорит какие-то словаИ в глаза мне смотрит,Взгляд мой ловит,Смотрит так, что в сердце ломитИ кружится голова.

Говорю какие-то словаИ гляжу совсем не так, как следует.Ни к чему мне страшные права:Дознаваться или же расследовать.

«Я судил людей и знаю точно…»