Счастливые девочки не умирают - Джессика Кнолл

— Знаю, — ухмыльнулся Люк.

Возле администраторской стойки маячила пара, выжидающе на нас поглядывая. Клиент и его жена — подтянутое тело, закаленное тренировками в разрекламированном спортзале, искристые белокурые волосы, дорогая укладка. В первую очередь я присматриваюсь к женам, чтобы понять, с кем имею дело. На ней была обычная форма состоятельной белой женщины: белые джинсы, светло-бежевые сандалии на танкетке и ярко-розовая шелковая блузка без рукавов, которой она, поколебавшись, отдала предпочтение перед темно-синей («хотя темно-синий всегда выигрышно смотрится»). Сумочка от «Прада» была подобрана в тон сандалиям, что выдает возраст куда более явно, чем дрябловатая кожа на шее. Эта женщина старше меня лет на десять, облегченно подумала я. Не знаю, как я буду жить, когда мне стукнет тридцать.

— Уитни. — Она протянула мне руку со свежим послеполуденным маникюром и вяло пожала мои пальцы, всем своим видом показывая, что быть домохозяйкой и смотреть за детьми — ее истинное призвание.

— Рада с вами познакомиться, — ответила я.

С тех пор как мистер Харрисон-старший впервые поздоровался со мной подобным образом, я выбросила затертое «очень приятно» из своего лексикона. Страшно подумать, сколько раз за все эти годы я невольно выдавала свое происхождение затрапезным «приятно познакомиться». Прелесть великосветского воспитания — для тех, кто родился в сорочке — в том, что его практически невозможно подделать, и позеры рано или поздно выдадут себя с головой, да еще и попадут при этом в щекотливую ситуацию. Всякий раз, когда я думаю, будто выбралась из мещанского болота, обнаруживаются другие косяки, и меня затягивает назад в трясину. Знающих людей не проведешь. Взять, к примеру, устрицы. Мне казалось, вполне достаточно просто притворяться, будто обожаешь эти солоноватые сопли, но, как выяснилось, пустые створки принято класть наружной стороной вниз. Что лишний раз подтверждает: дьявол в деталях.

— А это Эндрю, — произнес Люк.

Я сунула свою птичью лапку в необъятную лапищу Эндрю, но стоило мне взглянуть в его лицо, как дежурная улыбка застыла на моих губах, словно приклеенная.

— Здрасте, — пролепетала я.

Эндрю склонил голову набок и как-то странно на меня посмотрел.

— Ани, если не ошибаюсь?

— Пройдите за мной, пожалуйста, — сказала администратор, увлекая нас вглубь ресторана, как намагниченных. Волосы Эндрю были пересыпаны сединой (так рано?). Я шла позади него, гадая, не обозналась ли я, и надеясь, что это тот самый человек, о ком я подумала.

У столика вышла заминка: мы решали, кому занять угловой диванчик. Люк предложил усадить на него «девочек» — ведь мы обе такие миниатюрные («Мне кажется, Ани, это был комплимент», — захихикала Уитни), а этот столик, как многое другое в Нью-Йорке, — почти игрушечный. В конце концов поэтому все и уезжают. Появляются дети, а с ними — необъятные сумки для покупок, мокрые зимние ботинки и коробки с дешевыми новогодними украшениями, которые месяцами пылятся в коридоре, пока кто-нибудь не грохнется на пол, зацепившись за ручку пакета. Так происходит великое переселение в Вестчестер или Коннектикут. Ну и валите на фиг (на этом месте Люк всегда смотрит на меня с упреком). А я хочу остаться здесь, обедать втридорога в тесных ресторанах, ездить на метро вместе с городскими сумасшедшими, работать в стеклянной башне, где размещается редакция «Женского» и обманчиво амбициозные редакторы женского глянца выбивают из авторов больше серьезных статьей и меньше клубнички. «И что теперь прикажете делать? Удавиться резинкой для волос, которой мы советовали читательницам перевязать атрибуты своих благоверных? — взревела однажды Лоло, когда ей не предложили ни одной идеи для статьи на тему орального секса. — Секс повышает продажи!» Возможно, Нью-Йорк не казался бы таким игрушечным, если бы в нем поубавилось охотниц на мужиков. Сразу стало бы легче дышать и проще ездить по городу. Впрочем, думается мне, за это я и люблю Нью-Йорк — здесь надо драться за место под солнцем. И я буду драться, никого не щадя.

Мы расселись. Я оказалась напротив Эндрю, Люк — напротив Уитни. На предложение пересесть Люк ответил заезженной шуткой, что ему не придется, как тому незадачливому любовнику из анекдота, сползать под стол, если в дверях ресторана покажется мой муж. Эндрю то и дело задевал мое колено своим, хотя я изо всех сил вжалась в спинку дивана. Мне хотелось разом оборвать это светское щебетание и плоские остроты, чтобы в тишине взглянуть Эндрю в лицо и спросить: «Это действительно вы?»

— Извините, — начал Эндрю, и я решила, что он просит прощения за тесноту. — Просто вы мне кое-кого напоминаете.

Не сводя с меня глаз и приоткрыв губы, он пытался разглядеть что-то за моей теперешней маской: заостренные скулы, карамельные пряди, оттеняющие, а не подчиняющие себе копну темных, как стигийские воды, волос. «Ох, девочка моя», — чуть не прослезился Рубен, мой стилист, когда я впервые села перед ним в кресло. Он повертел в пальцах пучок желтоватой соломы, в которую превратились мои волосы, и брезгливо поморщился.

Люк разворачивал полотняную салфетку, но перевел взгляд на Эндрю и застыл.

Настал тот редкий момент, когда с ошеломляющей ясностью понимаешь, что вот-вот произойдет нечто очень важное, судьбоносное. Подобное случалось со мной дважды. Во второй раз — когда Люк сделал мне предложение.

— Не хочу показаться бестактной, — просипела я и прокашлялась, — но… вы, случайно, не мистер Ларсон?

— Мистер Ларсон? — повторила Уитни и приглушенно вскрикнула, допетрив: — Вы у него учились?

Видимо, он постригся, когда ушел из Брэдли, но стоит мысленно сорвать с него маску финансиста, смягчить контуры лица и обозначить нижнюю челюсть — и перед вами мистер Ларсон. Как правило, догадаться, что человек улыбается, можно по форме его глаз. В уголках глаз мистера Ларсона навсегда засели глубокие морщинки, как будто он только что смеялся от души.

— Как тесен мир, — улыбнулся мистер Ларсон, с изумлением глядя на меня. — Значит, теперь ты Ани?

Люк сидел с кислым выражением лица, тогда как мистер Ларсон светился от удовольствия. Мы как будто находились за разными столиками в разных мирах.

— Просто надоело отвечать, как пишется «Тифани» — с одной «ф» или двумя, — отшутилась я.

— Невероятно, — проговорила Уитни, оглядывая нас по очереди. Она задержала взгляд на Люке, и ее как будто осенило. — Значит, вы учились в Брэдли… — Запнувшись на полуслове, она все-таки закончила мысль: — Все ясно, вы — Тифани.

Мы все прятали друг от друга глаза. К нам подошла официантка — она даже не представляла себе, как ей рады, — и осведомилась, не станем ли мы возражать, если нам принесут воду из-под крана. Разумеется, возражать мы не стали.

— Разве не поразительно, что водопроводная вода в Нью-Йорке едва ли не самая чистая в мире? — Уитни умело вывернулась из неловкого положения, переведя ход разговора в прежнее русло. — В таком-то загазованном городе?

Мы дружно закивали. Да, поразительно.

— Какой предмет? — неожиданно спросил Люк и, не получив ответа, уточнил: — Какой предмет вы преподавали?

— Английскую литературу, углубленный курс, — ответил мистер Ларсон, подперев рукой голову. — Я отработал в школе два года, сразу после колледжа, когда жизнь без летних каникул представлялась чем-то немыслимым. Помнишь, Уитни?

Они заговорщицки рассмеялись, и этот смех ранил меня.

— А как же, — усмехнулась она, разглаживая салфетку. — Ты долго не мог от этого отвыкнуть.

— Кстати говоря, Ани была моей лучшей ученицей, — сказал Эндрю, бросив взгляд в мою сторону.

— Так уж и лучшей, — промямлила я, усердно расправляя складки на салфетке. Мы оба знали, как я его разочаровала.

— А сейчас Ани — одна из лучших колумнисток «Женского журнала», — заявил Люк с отеческой гордостью.

Ну и фрукт! Можно подумать, для него моя «карьера» — не просто способ занять себя, пока не пойдут дети.

Люк перегнулся через стол и накрыл мою руку своей.

— Она проделала большой путь.

Это был предупредительный выстрел. Люк ненавидит обсуждать школу Брэдли. Раньше мне казалось, что он хочет оградить меня от неприятных воспоминаний, и я таяла от нежности. Со временем я поняла: Люку просто хочется, чтобы об этом поскорей забыли. Он против того, чтобы я снималась в документальном фильме. Он так и не смог — или не захотел — внятно объяснить почему. Но я знаю, о чем он думал. «Не позорься». В мире Харрисонов только ледяной стоицизм достоин восхищения.

— Хм, «Женский журнал»? — Уитни задумчиво приложила палец к губам. — Знакомое название.

Так отвечают все охотницы за мужьями, когда узнают, где я работаю. И это не комплимент.

— Я и не знал, что тебя занесло так высоко, — сказал мистер Ларсон. — Замечательно!