Утраченные звезды - Степан Янченко

— Если вдуматься, то мы сами, граждане России, как прихлопнутые из-за угла недотепы, сдали себя Ельцину. А он нас со всеми нашими природными богатствами, нашими физическими и интеллектуальными способностями, с нашим национальным творческим потенциалом, наконец, с нашим независимым в прошлом государством отдал в подчинение и эксплуатацию мировому империализму. А тому не нужна большая и сильная Россия, вот он нас, россиян, с помощью ельцинской камарильи и гробит по миллиону в год. А мы Ельцина на второй срок избирать будем, чтобы он нас окончательно продал мировому гробовщику-капиталу.

Семена Семеновича в совершенной тишине слушали очень внимательно, возможно, как человека из не очень знакомого мира, но с близкими мыслями. Это внимание к его речи подбадривало его, и он говорил все увереннее. Он увлеченно раскрывал людям правду жизни и их пассивную, безучастно-созерцательную роль, именно роль в унижениях их человеческого достоинства. Более того, их молчание принимается олигархическим режимом за их согласие на дальнейшее рабское унижение. Такое российское терпение вызывает недоуменное удивление среди народов мира. И есть чему удивляться: народ, великий и неустрашимый в прошлом, революционным взрывом разорвавший на своей груди цепи угнетения и эксплуатации, расшатавший устои мирового империализма, на деле указавший людям труда путь к жизни, вдруг сник, в безволии опустил руки и как бы отступился от всего великого, что совершил для целого мира. И это отступление было непонятно и в среде самого русского народа.

Петр Агеевич, слушая Семена Семеновича и, в общем, соглашаясь с ним, однако и раздваивался — соглашаясь с ним, он и возражал: Люди, по всему чувствуется, подспудно и мучительно ищут выход из своей ошибки. И не находят, потому, как этот выход закрывается, кажется, наглухо новой, сложной ситуацией в стране, усугубляющейся поддержкой мирового капитала. А об отношении трудового мира к событиям в России мы не получаем никакой информации, мы от него отделены наглухо, железным занавесом. А внутри перед глазами все еще стоит октябрь 1993 года с окутанным дымом Домом Советов. Толкнуться людям под снаряды безоружными — безумие, да и вряд ли возможно… Нужна протестная людская стена, монолитная организованная глыба против господствующего режима, все охватывающая солидарность… Или ты, Семен Семенович, что-то иное мыслишь?…

— Мы, крестьяне, сочувствуем рабочим, — звучал голос сельского гостя, — за разорение предприятий, за утрату рабочих мест (торговое место под забором рынка городского — это не место рабочего). Мы возмущаемся лишением права на труд. Вообще всем горожанам сочувствуем за утрату своего социального положения, за обнищание, за распространение в городе пьянства, наркомании, проституции, СПИДа и других болезней, за необузданное насилие, бандитизм, грабежи, убийства. Но мы, крестьяне, все сельские жители теряемся в догадках, как это все могло случиться с огромными коллективами рабочих, живущих коммунно в огромных домах?

По залу воробьиной стайкой пропорхнул слабый шумок. Семен Семенович на секунду прислушался, но ничего не понял. Не понял и Петр Агеевич — то ли соглашались и робко оправдывались его товарищи рабочие, или не соглашались с Семеном Семеновичем, хотя для Петра Агеевича все было очевидным, и надо было лишь поискать объяснение.

Семен Семенович не смутился, даже вышел из-за трибуны, для большего сближения с залом:

— Мы спрашивали у рабочих городов обо всем этом — у нас много родственников и знакомых среди рабочих и вообще среди горожан, — пожимают недоуменно плечами… Это все прекрасно уловили реформаторы, поэтому так смело и нахраписто действовали. И рабочие, по существу, свержение советского строя, приватизацию госсобственности по недомыслию, что ли, поддержали. Или, скажите, именно рабочие этого и хотели, этого ждали? — он вновь зашел за трибуну, обнял ее за края и, улыбнувшись, проговорил строго: — Выходит, что так — ждали, коль не стукнули кулаком, — показал, как надо было сделать, грохнул кулаком по трибуне, а кулак у него деревенский, меры увесистой, — не сметь трогать народные заводы! То есть со стороны рабочих практически оказана, хотя и пассивная, косвенная невмешательская поддержка и реформам, и свержению Советской власти, и приватизации государственной собственности. Выходит, предали забвению и осквернению революционные завоевания своих дедов и отцов, будто когда-то ошиблись наши предки. Так в чем же дело? Очевидно, дело в том, — он сделал небольшую паузу, чтобы еще больше привлечь внимание слушателей, и повторил: — дело в том, что, соглашаясь на изменение советского строя, на замену общественной собственности на частную, бездумно заглядываясь на западную рекламу, рабочие вместе с технической интеллигенцией посчитали, что с этими либерально-буржуазными переменами жизнь и для них станет лучше. А социальные права и гарантии на свободный гарантированный труд и удовлетворение духовных потребностей в расчет не брались, считая, что коль они уже были установлены, то сами по себе, как было при социализме, останутся неизменными. Ан, нет! Социальные права и свобода от эксплуатации завоеваны в борьбе, и борьбой их надо сохранять.

Семен Семенович вновь вышел из-за трибуны, взмахнул рукой и иронически улыбнулся, будто заметил ошибку и у сидящих в зале.

— А получилось то, что в своем умозаключении рабочие, да и интеллигенция вместе с ними, не учли некоторых специфических обстоятельств для Советской страны в сравнении со странами Запада. Эти обстоятельства состоят в том, что наша страна по своей советской морали и идеологии не имела колоний, за счет которых могла бы возмещать дополнительные издержки и расходы на преодоление растянутых транспортных путей, на освоение северных ледовых пустынь с их вечной мерзлотой и полярными ночами, на обводнение среднеазиатских земель и осушение наших среднерусских болот, наконец, на создание непреодолимого оборонного щита от вечной угрозы империалистической агрессии. Расходы на все это страна покрывала за счет внутренних ресурсов, создаваемых социалистической экономикой. Ни одна страна Запада со своей частной рыночной экономикой, несмотря на мощную подпитку из колоний, такими ресурсами не располагает. А теперь вот, после наших рыночных реформ, они обогащаются за счет России с помощью наших либерал-демократов-западников. Поверившие лгунам-демократам, рабочие из числа энтузиастов, повторяю — из числа энтузиастов, участвующих в манипулировании общим сознанием, ошибочно посчитали и еще продолжают верить, что рыночные реформы дадут им увеличение производства, и, стало быть, автоматически произойдет увеличение отчислений и на их долю от общих доходов капиталистов, да плюс, есть мифическая надежда, что частные владельцы заводов смилуются и отщипнут им от своей прибыли. Пустые надежды: ни один толстобрюхий капиталист зазря не взял на свое брюхо нищету трудового народа, в крайнем случае, он что-то отсчитает на воспроизводство своих капиталов и кинет гроши рабочим.

При этих словах Семена Семеновича Петр Агеевич подумал про себя: Это он прямо обо мне говорит. Именно нечто получить от приватизации нашего завода я и надеялся. И, не буду греха таить, было что-то от этого и в том, что я даже свою фотографию снял с Доски почета… Глуп был, как сапог, когда думал подфортунить директору Маршенину. Не разглядел в нем хапугу-капиталиста. А ведь можно было знать, что природа у владельцев частной собственности — это инстинкты хищников. Волчьи клыки у него просматривались уже на первых собраниях акционеров. Можно было задуматься. Не задумался — угорел от чужого прихвата. Он с беспощадностью судил себя по всей строгости. Он с осторожностью посмотрел на Красновых: не почувствовали ли они его размышлений о бывшем Золотареве Петре? Красновы сидели неподвижно и слушали оратора сосредоточенно, должно быть, им по душе было повествование об умозаключениях рабочих на первоначальной стадии реформ.

— Что же получилось на практике в результате реформ? — ставил вопрос Семен Семенович и отвечал: — А получилось то, что, вероятно, заблаговременно просчитывалось реформаторами, — производство сократилось более чем вдвое. Вспомните, как оголтело демократы скулили и трубили о нерентабельных предприятиях, особенно перерабатывающих отечественное сырье. А рабочие на приватизированных предприятиях тотчас же лишились всяких прав на управление производством и на доходы от него. Доходы от частного производства оказались в руках владельцев заводов, газет, пароходов, а равноправное в советское время население враз вопиюще социально расслоилось на имущих и неимущих, на богатых и бедных, плюс сразу появились безработные — нищие и бесправные, беззащитные даже в суде. Не будем говорить о рабочих нефтяной и газовой отраслей — их олигархи, естественно, должны были прикормить, было за счет чего, с одной стороны, — и тем самым оторвать их от общей массы рабочего класса, с другой стороны, расколоть классовое единство рабочих. Олигархи весьма хитро скрывают, сколько они изымают добавочной прибыли от добавочного труда рабочих нефтегазовых промыслов и еще плюсуют к своим доходам, полученным от труда рабочих, дармовой доход от колониальной и производственной ренты. Вот откуда у них скоропалительно вырос огромный олигархический капитал. Кроме того, капиталисты умудрились через коррумпированных правительственных чиновников и депутатов Госдумы оставить за собой значительную часть доходов за счет того, что сумели добиться уравнения процентной ставки подоходного налога из личных доходов и снижения ставки налога с прибыли предприятий. Далее они не гнушались извлечь выгоду за счет введения платного обучения и здравоохранения, повышения для граждан тарифов на электроэнергию, газ, на коммунальные услуги, на проезд в общественном транспорте, за пользование телефоном, наконец, за счет бесконечного повышения цен на товары. Так грабительски для людей труда обернулось рыночное реформирование экономики. Так выглядит пресловутая мотивация труда по-горбачевски. Хватит, дескать, поживаться из государственных социальных фондов и отчислений из бюджета, берите, уважаемые граждане буржуазной России, на свой карман все обслуживание в порядке саможизнеобеспечения. Таким образом, усиливается наша эксплуатация, усугубляется и без того низкое материальное положение людей труда. А производство материальных и культурно-духовных ценностей предназначается не для удовлетворения человеческих потребностей трудовых людей, а служит источником повышения прибыли частным владельцам капитала. Это еще раз показывает, что рынок превращает человеческий труд, равно как и самого человека труда, — в товар, значит у него и положение — товарное, и ценность его человеческая — товарно-рыночная, то есть конъюнктурная. Вот мы, крестьяне, и спрашиваем, почему рабочие добровольно сдали свои человеческие права, обеспеченные общественной, государственной собственностью, в жадные, ненасытные частные руки? Почему они решили, что замена государства народного на частных хозяев, существующих на прибыли от эксплуатации рабочих, обернется для них более обеспеченной и свободной жизнью? Это решение рабочих для нас, крестьян, — неразрешимая загадка под занавесь двадцатого века.