Восход - Петр Замойский

— Но где у них самогон? — шепотом спросил я Андрея, и он начал осматриваться.

Андрей отодвинул одну из тесин у стены. Там-то и оказалось зелье, разлитое в три бидона. Один жбан Андрей подал мне, а два взял сам и направился к двери.

Я стоял в нерешительности. Что делать? Разбудить их и арестовать? Но они спьяну могут броситься в драку. А если мертвецки пьяны, что же, тащить их на себе в сельсовет?

Уходя, я оглянулся. Мне почудился тяжкий вздох, похожий на вздох коровы. С ужасом увидел, что один из пьяных, лежавших на соломе, поднялся и начал протирать глаза. Я в нем признал самого помещика Климова.

Климов всегда был страшен своим жирным, обрюзгшим лицом, а теперь оно совсем заплыло. Это была маска из красной глины.

Качнувшись, он снова повалился на солому.

Поставив бидоны с самогоном в передок телеги и закрыв их сеном, Андрей оправил лошадь и вывел ее на дорогу. Когда поехали, он показал на салотопни:

— Зря спасибо им не сказали.

— Надо бы их арестовать, — предложил я.

— Ну их к идолу!

— Сейчас заедем к председателю сельсовета.

— И отдадим самогон?

— Можно не отдавать, если бог тебе счастье послал.

— А тебе?

— На что оно мне, это вонючее счастье?

— Ну, твоему отцу отдам. Твоя доля не должна пропадать.

Председателя Совета мы застали дома. Не скоро его добудились, и не скоро он сообразил, кто его тревожит. Только когда сказали, что «требоват из городу», он протер глаза. Узнал меня.

— Здравствуй, друг! — начал я. — Скажи — как у тебя комитет бедноты работает?

Он выпучил на меня глаза.

— Кто-о?

Когда я повторил вопрос, он отрицательно покачал головой.

— Ничего не вышло.

Это меня взорвало. Оказалось, что у них до сих пор никакого комбеда и в помине нет.

— Уполномоченный у вас был?

— А что толку? Не договорился с народом.

— И сам ты успокоился? А с отбором хлеба у кулаков как?

— У нас сплошь одни середняки.

Такой ответ даже Андрея рассмешил.

— И ты середняк? — спросил я.

— Стало быть.

— И у Климова в работниках не жил?

— То было во-он когда.

— Кстати, где сам Климов?

— Скрылся.

Андрей вновь расхохотался. А меня зло разобрало.

— У вас тут в селе что, Временное правительство Керенского или Советская власть?

— Советская.

— Хорошо. Проспись и приезжай завтра в уисполком к Шугаеву. Он тебе внушит, пьянице, какая у вас тут власть.

— А что мне Шугаев! — обозлился теперь он.

— Да то, что по вашему селу ехать невозможно. Самогоном смердит за три версты. И ваши кулаки хлеб возят на продажу. А сам ты беспробудный пьяница.

Андрей, боясь, как бы я не проговорился о самогонщиках, махнул рукой и направился к двери. Мне в пылу горячки хотелось все выложить, но я сдержался.

— Даю тебе приказ от имени уисполкома и упродкома организовать комитет бедноты в течение трех дней. Уполномоченным ставлю тебя. Ты за все ответишь по революционному закону. Больше с тобой, разгильдяем и пьяницей, разговора нет. И чтобы поиски самогона произвести, а у кулаков перемерять хлеб в амбарах! Излишки отправить на станцию к уполномоченному!

— Слушаю, начальник, — полунасмешливо ответил он. — Больно вы строгие стали.

— Строгость ты еще испытаешь, когда не выполнишь. А Климова доставь в город. Кстати, что делается в салотопне?

— А что? — вскинулся он.

— Там из трубы дым идет. Сало, что ли, топят?

— Не может быть!

Тут вмешалась жена, державшая ребенка на руках. До этого она молчала, посматривала то на меня, то на своего мужа.

— Знамо, небось самогонку гонят, че-ерт. Сходи-ка.

Председатель обругал жену самыми последними словами. Из их перебранки я понял: председателю хорошо известно, что делается в салотопне. Предложил тут же идти ему со мною.

Андрей, увидев нас вдвоем, забеспокоился, но я сказал ему, чтобы он ехал вперед.

— Догоню.

Он с большой радостью согласился.

В салотопне, когда мы вошли, была суета. Суетились двое, что-то отыскивая и ругаясь. Климов продолжал спать, хотя его усиленно будили, били ногами в бока.

— Что такое? — спросил председатель. — Кто тут? Что делают?

— Украли, Дмитрий Григорьич.

— Что украли? — встревоженным голосом спросил председатель.

— Все три бидона.

— Как все три?

— Ну да. И твои два.

Председатель вспомнил, что я здесь, и заорал во все горло:

— Что вы болтаете зря при чужом человеке!

Я вышел за ворота, как бы ничего не слышал. Председатель оглянулся и, предполагая, что я ушел совсем, принялся распекать их:

— Как же вы так, ротозеи? Кто же мог это сделать? Ведь мои тут два пуда.

— Ей-богу, как скрозь землю.

— Может, он? — спросил председатель, и я догадался, что он говорит о Климове.

— Не могет. Совсем без ног. И три бидона. Как он их донесет? Кто-нибудь из деревенских.

Мне все стало ясно. Войдя, я спросил:

— Что у вас за шум?

Увидев меня, мужики опешили.

— Это кто?

— Из уезда, — ответил председатель. И, обращаясь ко мне, строго заявил: — Вот, товарищ Наземов, на месте преступления захватил. Гляди. И котел горит, и самогон в ведре. Видать, только начали.

— Что ж, — сказал я, — они начали, а ты кончай. А все, что приказал, выполни в срок.

— Теперь-то я выполню, — злобно пообещал председатель.

Глава 9

Время приближалось к полудню. Ярко светило солнце.

Лишь кое-где в далекой синеве неба парили неподвижно тонкие, как бы расчесанные, прозрачные облака.

Ветер еще колыхал по обочинам дороги цветущую рожь. При сильном порыве над полосами ржи поднималась мелкая желтая пыльца сухого цветения. Рожь была хорошая, крупная в соломе и колосе. Последние дожди сильно выручили, и хотелось, чтобы всюду, на всех полях зрела и волнами перекатывалась такая рожь!

— Поспевай, матушка, зрей, — шептал я. — Перетерпим еще месяца два, и тогда мы будем сильны.

Далее шли поля яровых хлебов: овес, просо, чечевица.

Овес у дороги, где хлеба всегда родятся гуще, был темно-зеленый, высокий, крупный в стебле и уже выбросил кудрявые кисточки. Они нежно шелестели, будто что-то шептали, и задорно задевали друг друга. Смотришь на овсяное поле, особенно когда уже полный налив, — и неисчерпаемая радость вселяется в сердце, и чувствуешь бодрость во всем теле, будто утром — рано, до солнца — выкупался в прохладной воде. Кисти овса, свисающие гирляндами, кажутся хрустальными.

А как хорошо до восхода солнца косить овес, захватывая острой косой с грабельцами, и класть его в ряды. Ровными, как холст на лугу, ложатся эти ряды.

Молотить овес тоже весело. Два-три хороших удара цепом — и сноп уже осыпает с себя серебристые крупные зерна. Они взлетают и, падая, обсыпают голову, брызгают в лицо.

Люблю овес — хороший, белый, крупный.

Люблю овсяный кисель — горячий, пахучий, сдобренный конопляным маслом…

Поднялись и просяные загоны. Широколистые стебли уже отошли от земли и тянутся вверх, пытаясь догнать овес. Но просяным посевам яростный враг — сорная трава. Просо нежно, как младенец, чувствительно, оно любит мягкую, влажную землю и боится соседства самого жадного врага, пьющего соки земли, — тяжелого осота.

Не менее опасное соседство для проса — березка-ползунок. Она не лезет вверх, как нахрапистый осот или козлец, а лукаво стелется понизу, воровски прячась под листьями. Лишь когда ей самой становится тесно внизу, она длинными нитями со множеством нанизанных бело-голубых чашечек цветов обвивает просяные стебли и душит их.

Не легко выдрать из земли березку, оторвать ее, снять со стеблей проса. Цепко держится этот паразит за жизнь.

А там, где просо посеяно на низинах, на кислой почве, буйно растет красностволая кислица, похожая на гречу. Кислица — дружное семейство. Она идет сплошной стеной, давя собою не только просо, но и сорные травы.

Много разных врагов на полях. Иногда вдруг появится дикая сурепка, обитательница ржаных полей, — и, гляди, все в желтом цвету. Или на чечевицу нападет цепкая трава — череда. Выполоть ее нет никакой возможности. Только после молотьбы можно ее отвеять, а семена сжечь. Одиночно растет в хлебах развесистый пахучий козлец. Его желтые головы, схожие с кистями рябины, можно увидеть издали. Под козлецом уже ничего не растет — так он жаден и могуч.

Но хуже всех, даже хуже синих, красивых васильков, нежно воспетых некоторыми поэтами, седая полынь. Она — владычица сорных трав. Не дергай, не жги ее весной на корню, не пропахивай, не борони — и она в два-три года покроет собою все поля и огороды.

С этими-то сорняками и борются сейчас полольщицы, мимо которых едем мы с Андреем. То тут, то там виднеются на загонах их согнутые спины.

Андрей задремал. Что там гадать! Пока я был в салотопне, он приложился к бидону. Спрыгнув, я пошел сзади телеги.