Восход - Петр Замойский

Мы выехали на высокое взгорье. Отсюда видны и ближние и дальние села. Виден даже край нашего села, а до него теперь верст двадцать.

Взошло солнце, осветило очертания далеких строений. Сколько раз приходилось мне видеть восход солнца! Особенно когда я пас общественное стадо. Ведь выгоняли до солнца. И мне тогда еще казалось, что солнце каждый раз восходит как-то по-иному, по-особому. И никогда не надоедало любоваться зарей и восходом. Любоваться до тех пор, пока само солнце из красного огромного шара не станет ослепительно-белым и не начнет до боли резать глаза.

Несмотря на поднявшийся ветерок, стало теплее даже от косых лучей солнца.

В ближайших деревнях и селах заливались петухи, виднелись дымки из труб, ветром пригоняло запах горящего кизяка, щелкали бичи пастухов, выгонявших скот на поле, лаяли собаки, и где-то совсем недалеко раздавался звон кос.

Это, кажется, село Бодровка вышло косить траву на лугах, отобранных у помещика Климова.

Мы как раз приближались к этому имению. Тысячи десятин принадлежали Климову, а теперь поделены между крестьянами. Сам Климов еще живет там до поры до времени, как живут еще многие помещики. Они всячески заигрывают с мужиками, особенно с теми, которые побогаче. Они еще чего-то ждут, на что-то уповают.

В прошлом году здесь произошла схватка нашего отряда с отрядом офицера, старшего сына Климова, и было потушено готовящееся кулацкое восстание. Офицер был расстрелян, часть его отряда разбежалась, а часть, в которую он вовлек рабочих имения, перешла на нашу сторону…

Едем вдоль большого сада, в котором стоит зеленый огромный дом с окнами в человеческий рост; едем мимо амбаров, риг, двух салотопен и гумен, где еще стоят ометы ржаной, почерневшей от времени, старой соломы.

— Сам-то, слышь, тут еще? — спросил Андрей и выжидающе посмотрел на меня.

Я догадываюсь об его мыслях. Он хочет спросить — зачем Климова тут оставили?

— Черт с ним!

— Я бы его — если не арестовать, я бы поселил его, толстого черта, в самую какую ни на есть черную, вонючую избу. Скорее там сдохнет. Эдакий кровосос! Он хуже, чем Сабуренков. Тот из дворянского звания, а этот из мужиков, из кулаков. Отец-то его, коль не знаешь, был бурмистром у барина Владыкина, обокрал его и начал богатеть. А сын Филипп, как помер отец, в гору пошел. Именье это задаром купил — заложено было в дворянский банк, — землю пять тысяч десятин, шленок развел; торговлей мясом занялся, сало топил. Все за границу продавал. Вон куда! А хлеб ему наши мужики убирали с поля за овечьи потроха: ноги там, головы, гусек. Ну, даром убирали. Нет, если такое дело — революция, его отсюда надо выкурить. Тут я ни с какими большаками в согласье не пойду, — закончил Андрей.

— Да ты, борода, не думаешь ли, что мы Климова на развод оставили? Нам пока не до него. Потом его караулят.

— А кто его караулит? Что-то не вижу.

— И не увидишь, хоть ты и глазаст.

— А ты-то сам видишь? — недовольно спросил Андрей.

Как ни искал я караула, никого нигде не было. В самом деле, есть ли караульные?

Мы подъезжали к воротам, ведущим в сад. Ворота приотворены.

— Подожди-ка, Андрей, остановись.

Сойдя с телеги и оставив Андрея; я направился к воротам. Оглянувшись, увидел, что Андрей повел лошадь на луговину, в сторону от сада, отвязал чересседельник, повод и пустил ее пастись.

Дойдя почти до самого дома, в котором была тишина, я приостановился. Никого вокруг. Только откуда-то из глубины сада слышались чьи-то голоса. Сад был огромен. Могучие старые яблони, поседевшие от времени, иные полузасохшие, спускались, почти сомкнув кроны, к самому обрыву, где текла река. На некоторых, особенно на молодых, посаженных позже, виднелись почти созревшие яблоки.

Здесь на пригорке, согреваемые солнцем, они поспевали раньше, чем в других садах.

Вдоль ветхого забора — кусты смородины, заросшие крапивой, диким виноградом с зелеными, как горошины, ягодами, чернобылем с толстыми и красными стволами. А дальше — непроходимые дебри бузины вперемежку с акацией.

За время войны Климов запустил сад, было не до него, а военнопленные австрийцы, работавшие вместо батраков, не особенно старались. Им хватало работы на поле, на бахчах.

— Что же здесь никого нет? — недоумевал я. — Или рано? Вон, кажется, человек мелькает между деревьями?

Да это Андрей. Он молча подает какие-то знаки.

— Ты что? — спросил я его.

Приложив палец к губам, он осторожно на носках приблизился ко мне и отвел под крону толстой яблони. Сквозь густые ветви едва пробивались солнечные зайчики и ложились на траву круглыми серебряными рублями.

— Лошадь не уйдет? — спросил я, гадая, что же такое на уме у моего хорошего друга.

— Куда она денется! — прошептал он. — Ты вот, ты принюхайся. — И он потянул носом.

Мне показалось, что воздух зримо входил в его широкие ноздри.

Я тоже потянул воздух. Пахло мокрой травой и старыми листьями.

— Чуешь?

— Ничего не чую, — сознался я.

— Нос у тебя ни к черту. Ты сильней нюхай. Э-эх, а еще начальник!

— При чем тут начальник? — обиделся я. — У меня, может быть, насморк!

— Когда насморк, чуешь еще больше.

Вновь я потянул носом, и в это время по саду пронесся пробившийся сквозь всяческие преграды ветерок, и я почувствовал запах кизяка.

— Н-ну?

— Будто кизяком пахнет.

— Кизяком! — передразнил он меня. — А ты сильней принюхайся. Кизяк-то кизяк, да не совсем так.

Но, кроме кизячного дыма, я ничего не чувствовал. А кизяками всегда топили в деревне, да еще сухой полынью.

— Пойдем искать.

— Чего искать? Ехать надо.

— Успеем, день велик. А тут охота. Как можно упустить! Вот ты не охотник, не знаешь. Из своего нагана ты в зайца не попадешь. И тебе наган только зря карман рвет.

Андрей оттеснил меня к яблоням, то и дело шмыгая носом. На его лице полное удовольствие. Что же он почуял? Я послушно шел за ним. Старших надо уважать, хотя они и бывают несколько чудаковатые, как Андрей. Сейчас он мне показался даже мудрым, всезнающим.

Ступал он осторожно. Сразу видно, что бывалый охотник.

Мы уже подходили к изгороди, около которой густой стеной росла трава в рост человека. Жирная крапива обжигала руки, доставала до лица. Но, влекомый Андреем, я едва чувствовал ожоги. Азарт охотника охватил и меня.

— И сейчас все не чуешь?

Ветер подул с той стороны, где были ометы, а левее две салотопни. Это в них прошлой осенью был захвачен отрядом офицера Климова наш спящий отряд во главе с кривым Филей. Наш отряд едва не погиб, не приди мы им на выручку вовремя.

Знакомые мрачные салотопни! Теперь они, конечно, пустуют. Котлы, вероятно, вывезли досужие мужики, для чего-нибудь приспособят их в хозяйстве. А возможно, котлы еще на месте.

Но что это? Померещилось мне или так и есть? Над крышей одной салотопни еле заметно поднимался сизый дымок. Видит ли его Андрей?

И не успел я шепнуть ему об этом, как он сам указал туда пальцем.

— Чуешь?

— Скорее вижу, — ответил я. — Ползем, Андрей!

— И так дойдем, исподтишка, вдоль ометов.

Полусогнувшись, как в прошлом году, когда выручали своих товарищей, мы приближались к салотопням. Наконец-то я ощутил запах.

Нам осталось пройти совсем небольшое расстояние от омета к салотопне. Но тут по дороге нас могут заметить! Дверь в салотопню полуоткрыта. Кто-нибудь там есть, караулит.

— Ползком, — сказал Андрей и лег в траву.

Стороною мы выползли к самой салотопне. Прислушались. Внутри тихо. Но лучше бы там разговаривали. Малейший шорох — и мы кого-то спугнем. Хорошо, если разбегутся, а может случиться и хуже. Теперь в деревне оружия много.

— Приготовь на всякий случай, — Андрей указал на мой карман.

— Успею, — кивнул я ему.

Вот и ворота, чуть приотворенные. Сразу ли войти, застать врасплох или притвориться, будто забрели случайно.

Ну и смелый Андрей! Я-то считал его трусом. Он отворил половинку ворот и вошел так, как входят в свой сарай. Вошел, остановился. Потом поманил меня.

В салотопне полутемно. Никого не видно. Только у стены, где стоял один из котлов, чуть светился огонек в топке. Вероятно, тлели угли.

Когда глаз привык к полутьме, мы заметили, что на соломе вниз лицом лежат два человека. Третий, согнувшись, спал на чурбаке сидя.

Все трое были мертвецки пьяны. На столе хлеб, соль, печеная картошка, огрызки сала. Здесь же стояла жестяная кружка. Андрей взял ее и понюхал. Поморщившись, поставил обратно.

Обойдя спящего на чурбаке, мы зашли за котел и заметили жестяную трубку, концом вмазанную в крышку котла. Скоро нашли все немудрящее приспособление, весь механизм самогонного аппарата. Труба была соединена с неуклюжим, кузнечной работы, змеевиком, который лежал в колоде, полной воды. Здесь же в запасе стояли еще два ведра воды. Из отверстия, проделанного в колоде, выходила тонкая труба. Конец ее свешивался над ведром, в которое и сейчас капал самогон. В ведре его было немного. Видимо, главная гонка была закончена, потому-то и спали безмятежно три винокура.