Верность памяти - Йожа Герольдова

— Завалить операцию! — негодовал Голомани. — Может, Янега непонятно объяснил, что ты должна делать? — спросил он так ехидно, что она взорвалась:

— Извольте разговаривать со мной в подобающем тоне!

— Я с тобой еще не так поговорю, черт побери! — опять вмешался Орфанус.

Мария почувствовала себя маленькой, незаслуженно обиженной девочкой. Если бы в «Татре» была задняя дверца, она бы непременно выскочила на ходу и пошла пешком.

— Как ты не понимаешь, что комиссар этот нам был очень «ужен! — заговорил Орфалус уже более спокойно.

— Вы что, собирались открыть торговлю сигаретами? — спросила она со злостью.

— Вот дура! — воскликнул, не сдержавшись, Голомани, но осуждающий взгляд Орфануса заставил его замолчать.

— Ты же сама рвалась отомстить за Милана, — терпеливо продолжал тот. — Мы ждали подходящего случая, и такой случай представился… А ты в один миг разрушила все наши планы…

— Этот тип, которому ты двинула по физиономии, член главного штаба глинковских «гардистов» [6], — счел наконец необходимым объяснить Голомани. — Сведения, которые мы могли бы получать от него, были бы на вес золота…

Мария слушала их с покорностью ученицы, которую собираются несправедливо наказать. В чем, собственно, она виновата? Эти надпоручики ничего ей не объяснили и ничем не помогли. А может, они просто переоценили ее способности? И все равно они не правы…

Как только они въехали в Градиште, она сразу потребовала высадить ее и от площади пошла домой пешком.

14

— «Карбонат», — прочитала Мария вслух, чтобы побыстрее отогнать нахлынувшие на нее воспоминания о той ночи.

— Двенадцать сорок шесть… Прибыли точно по расписанию, — встрепенулся Гавлик. — Отсюда до Бургаса идет одна колея. Если бы мы поехали через Пловдив… вернее, если бы вы воспользовались моим советом и поехали через Пловдив, то мы могли бы встретиться вот на этой станции…

— Я непременно поеду обратно через Пловдив, чтобы собственными глазами увидеть этот чудесный край, — горячо заверила его Мария и вдруг весело рассмеялась: — А вы не оратор, товарищ полковник…

— К сожалению, я никогда не уделял должного внимания гуманитарным дисциплинам. С малых лет полюбил машины, хотя в семье по традиции все были строителями.

— А я думала, вы с детства мечтали стать офицером…

— Нет, вначале я закончил техникум, а потом пошел в армию. Да так там и остался. В будущем году исполнится тридцать лет, как я в армии…

— Чем же вас так привлекла военная служба? Простите, пожалуйста, за любопытство… Ведь зарабатывали вы наверняка неплохо…

— Да как бы это вам получше объяснить? — заговорил он немного раздраженно, потому что ее вопросы настойчиво возвращали его в прошлое. — Я встретил одного человека и захотел стать похожим на него… Вы понимаете меня?

— Вы встретили офицера, — подытожила она, — и захотели стать таким, как он.

Он пожал плечами: кто знает, каким бы теперь был Габриш? С того времени прошло больше двадцати восьми лет, точнее, двадцать восемь лет и месяц…

* * *

Утром, едва четарж Кубович и свободник Лубелан вернулись из разведки, Гавлик завел с ними разговор о том, что не хотелось бы бросать участок Габриша в тот момент, когда могут пригодиться их знания и опыт. От его внимания не ускользнуло, что они при этом многозначительно переглянулись.

— Можно подумать, пан десатник, что мы когда — нибудь высказывались против вашего предложения, — громко запротестовал Кубович. — Если вот только Йозеф…

— Я всегда разделял твое мнение, — укоризненно посмотрел на друга Лубелан и добавил: — Мы с радостью останемся… — И он принялся массировать свои натруженные ноги.

* * *

Услышав о том, что они не собираются возвращаться в свою часть, сотник Габриш покачал головой, но возражать не стал. В штаб с донесением к капитану Тадичу он отправил старого лесоруба.

— Они вас сагитировали? — деловито спросил Габриш десатника, делясь с ним зачерствевшим хлебом с желтоватым маслом. — Или агитировать не нужно было? Что же вас заставило остаться здесь, куда не сегодня завтра нагрянут немцы?

— Скверно организованная оборона, — отрезал Гавлик.

— Гм… Чем же вызвана эта бескорыстная забота о моем участке? — не унимался сотник, не отводя взгляда от собеседника.

— Это не только ваш участок, пан сотник, хотя вы отвечаете за него…

— Буду вам очень признателен, дружище, если вы сформулируете вашу мысль как — нибудь четче.

— Я не в состоянии восполнить недостаток в минометах и пулеметах, но оборудовать позиции в инженерном отношении на вашем участке постараюсь…

— Благодарю вас, десатник, за то, что вы так глубоко осознали свой патриотический долг. В конце концов, если вы и ваши парни хотите остаться здесь, значит, вы верите в победу восстания.

— Верю, — ответил Павлик коротко и искренне. — Впрочем, я верил в нее и во время боя под Стречно…

— Тот бой мы проиграли, хотя на карту было поставлено многое.

— В данном случае мы не проиграем, пан…

— В целом, конечно, друг мой. Но многие из нас потеряют самое дорогое…

Где — то рядом затрещал телефон. Сотник быстро подскочил к нему и схватил зеленую трубку:

— Слушаю… — и вдруг взволнованно закричал: — Кубович, что вы делаете в этом аду? Понимаю… Да… Да… От всего сердца благодарю вас, четарж, а теперь уходите оттуда… Немедленно уходите… Вы меня поняли?.. Я запрещаю вам находиться в зоне огня… Если не подчинитесь, я прикажу вас арестовать… — Он почему — то очень осторожно положил трубку на рычаг, окинул неторопливым взглядом пыльное шоссе, искореженные рельсы, поблескивающую вдали гладь реки и, будто самому себе, сказал:

— Офицер Юргач доложил мне, что связь полетела к чертям, а четарж ее восстановил.

— А вы его гоните! — непроизвольно упрекнул сотника Гавлик.

— Если он будет расхаживать там, где его в любую минуту могут подстрелить, я просто — напросто прикажу запереть его…

Какое — то время он молчал, просматривая окрестности в немецкий полевой бинокль, затем тихо проговорил:

— Мы продержимся здесь от силы день. И для некоторых он может стать последним, если они не одумаются и не переиграют своей партии.

— Но Кубович сам сделал выбор…

— Посмотрите правде в глаза, мой друг. Нам такие люди еще понадобятся… Что — то ведь у нас в будущем изменится, непременно изменится. И кто — то должен растолковать людям, какой будет эта новая жизнь… Плохое мы и сами увидим, а хорошее… хорошее на расстоянии видят только такие, как Кубович. Давайте же постараемся сберечь их. Через десять лет людей, подоб-. ных им, будет, вероятно, немало. Они воспитают молодое поколение, жаждущее знать больше, чем знали мы. Но если мы их не убережем, некому будет закладывать фундамент будущего общества…

— А вас это волнует?

— Волнует, хотя вам это, наверное, кажется странным, — ответил сотник, отложив бинокль, и предложил десатнику немецкую сигарету. — Впрочем, и мне все, что произошло со мной за последнее время, иногда представляется неким чудом. И тогда я особенно радуюсь, что вы помогли мне укрепить здесь оборону и теперь этих мерзавцев мы сможем задержать подольше… Эх, если бы в Бистрице было побольше таких людей, как четарж Кубович…

— Но руководить военными операциями…

— Пошли вы к черту с вашими оговорками! Наши союзники из рейха тоже, между прочим, надеялись быстро разделаться на востоке с армиями, которыми, как они повсеместно трубили, командуют неквалифицированные люди. Однако через три года они запели по — другому. Теперь свое отступление на востоке они объясняют необходимостью сократить линию фронта… И Словакия сейчас является последним уголком порабощенной Европы, где немцы еще способны одерживать победы…

— Вы думаете, что Кубович и Лубелан…

— Речь не о том, сможет ли Кубович командовать дивизией… — Сотник почесал в затылке и снова посмотрел в полевой бинокль туда, где слышалась стрельба. — Однако я бы чувствовал себя гораздо спокойнее, если бы моим начальником был человек именно такого типа…

Затрещал телефон. Сотник взял трубку и, нахмурившись, слушал, лишь время от времени вставляя отдельные фразы:

— Пусть лезут… Подождем, пока не подойдут ближе… Ну а слева? Что слева? — Он торопливо приложил бинокль к глазам. — Оставили вас в покое? Сосредоточьте все усилия на шоссе. Кто там за командира? Кубович? — Он покачал головой и положил трубку.

* * *

— А теперь давайте прощаться, — сказал на рассвете сотник.

За ночь немцы успели подтянуть свои батареи из Плахтице и обрушили на позицию Габриша ураганный огонь. Казалось, ничто живое не сможет противостоять такому натиску превосходящих сил противника.