Ничего особенного (СИ) - Лыновская Людмила

— Будем экстренно кесарить, — сказал он. — Глухие и слабые тона сердца.

— Что это значит? — закричала Вера.

— Вот и посмотрим, — сказал доктор. — Лежите, не вставайте. Сейчас придет медсестра и отвезет Вас на каталке в операционную.

Веру везли в операционный блок. Она с ужасом смотрела, как над ней проносятся лампы дневного света, расположенные на потолке больничного коридора. Следила за ними и считала, чтобы не отпустить мысли на свободу. Боялась, что закричит из-за охватившего ее страха за жизнь ребенка.

Когда Вера очнулась от наркоза, у нее все плыло перед глазами.

— Ребенок! — закричала она. — Что с ребенком?

Расплывчатые белые фигуры маячили возле нее и шевелили губами, как рыбы. Вера ничего не слышала. Она снова закричала, ухватила за подол один из ближайших к ней халатов и стала трясти, что есть мочи:

— Что с ребенком?! Покажите мне сына! — Вера пыталась привстать и увидеть, что за сверток лежит на столе, вокруг которого колдуют белые привидения.

Женщина, вся упакованная так, что видны были только строгие глаза, поднесла к Вере этот сверток. Маленькое багрово-синее личико было сморщенным, как у старичка и …мертвым.

— Ваш сын задохнулся. Асфиксия с аспирацией околоплодными водами.

Вера откинулась назад и потеряла сознание.

Похороны проходили, как в тумане. Вера все время отключалась. Ей подносили ватку с нашатырем. Она ненадолго возвращалась в реальный мир и снова теряла сознание. Татьяна Васильевна поддерживала дочь под локоть, и все время кричала: «Держите, держите! Она сейчас упадет!»

Нонна Павловна осталась с Катей дома, чтобы не травмировать ребенка.

Глеб узнал о несчастье. Приехал на похороны и попытался протиснуться к Вере через толпу, чтобы сказать слова соболезнования. Вера — черная, худая, одетая, как монашка, оглянулась на него тяжелыми глазами, посмотрела, как будто пыталась вспомнить — кто это? И снова погрузилась в свое горе, как в болотную трясину, откуда нет возможности выбраться на свободу.

Вернувшись домой, Вера закрылась в своей комнате и не выходила сутки. Мама и Нонна Павловна не знали, что предпринять. Катя рвалась к маме, стучала маленьким кулачком в дверь. Но Вера не вставала с постели и не открывала даже ей.

Сознание женщины никак не могло продвинуться дальше трагического события. Словно кадры страшного фильма, по замкнутому кругу проплывали картины того ужасного дня. Горе схватило Веру за горло железной рукой. Она не могла ни думать, ни действовать. Ей нужно было выплакать тяжесть, лежащую у нее на душе мертвым грузом, но слезы не шли к ней. Глаза высохли, как два заброшенных в пустыне колодца. Казалось, ничто или никто не может помочь матери, потерявшей ребенка, застывшей в отчаянии на обрыве своей судьбы, не способной даже заплакать, чтобы омыть пылающее сердце спасительными слезами и жить дальше.

Глеб страдал, глядя на Веру, и злился на себя. После того, как они расстались в кафе, он уже на следующий день понял, что опять совершил ошибку.

«Какая разница, от кого этот ребенок? — думал он. — Главное, что это ее ребенок. Да и вообще, какая разница сколько у нее детей и чьи они? Я люблю эту женщину и хочу быть только с ней. Почему же я сразу не сказал Вере о своих чувствах, как мечтал, когда летел из Ростова? Почему я, неисправимый эгоист, не поддержал ее, когда она решилась на усыновление? Когда она, узнав о беременности, не сделала аборт и не отказалась от девочки, а сохранила обоих детей? Как же я не понял сразу, что Вера женщина необычная, способная на поступки, далеко не каждому человеку по плечу. Почему же я не удержал ее, не разделил с ней вместе трудности? Чего же я хотел от любви? Что меня будут любить и обожать? Хотел удовольствий? Плотских наслаждений? Но разве не имел я все это раньше? Сколько угодно! Не доставало мне другого! Просто быть подле нее, смотреть ей в глаза, дышать одним воздухом. Я мог бы иметь это счастье, но оказался не достоин его».

Глеб настойчиво пытался пробиться к Вере. На звонки она не отвечала. Глеб стал заходить домой к Вере, представившись ее коллегой по работе. Татьяна Васильевна и Нонна Павловна сначала относились к нему с недоверием и не хотели пускать. Но потом, решив, что, может, удастся Глебу вывести Веру из депрессии, разрешили ему поговорить с ней. Но все оказалось бесполезно. Вера никого не хотела видеть и его в том числе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Глеб решил не отступать. Он ждал, что Вера переболеет. Затянется ее рана. Время, как известно, лучший доктор. Но прошло две недели, а Вера из своей комнаты почти не выходила.

Татьяна Васильевна и Нонна Павловна удивлялись, как изменилось отношение Веры к дочери. Она не замечала Катю, как и всех остальных. Девочка плакала, тянулась к маме. Но Вера смотрела на ребенка пустыми глазами, как будто была далеко отсюда.

Татьяна Васильевна, всхлипывая, говорила нянечке: «Как будто заколдовали дочь в этой элитной клинике. Вернулась — сама не своя. Каменный истукан, да и только. Понятно, горе большое, но Катюшка тут причем? Я думала, девочка, наоборот, будет для нее отдушиной. А оно вон как вышло. Злится на ребенка что ли?»

Сама Татьяна Васильевна совсем забыла, как отговаривала Веру от удочерения. Женщина, давно мечтавшая о внуках, привязалась к девочке и полюбила всей душой. И теперь считала ее своей родной внучкой. С Нонной Павловной они хорошо сошлись. Вместе хозяйничали у Веры дома, ухаживали за Катей. Горе сообща переживали.

Дни летели, как птицы. Едва успеешь заметить, а уже скрылись за горизонтом. Но для Веры время остановилось. Женщина запуталась в своих переживаниях и никак не могла двинуться дальше.

Однажды в комнату Веры вбежала Татьяна Васильевна с телефоном в руках:

— Верочка, пожалуйста, возьми трубку! Тебя какая-то Зоя Федоровна спрашивает! Говорит, Элька умирает, хочет с дочерью попрощаться. Что сказать? Я же не знаю. Дело-то серьезное!

Вера, как будто очнулась ото сна. Села на кровати и посмотрела на мать прояснившимся взглядом:

— Дай мне телефон, — женщина протянула бледную худую руку.

Татьяна Васильевна с готовностью вложила в нее телефон.

— Здравствуйте, Зоя Федоровна, — сказала Вера, пытаясь сосредоточиться.

— Здравствуй, Верочка. Я слышала о твоем горе. Прими мои соболезнования. Извини, что потревожила тебя, но тут такое дело! У Эльки обнаружили цирроз печени. Свернулась за полгода. Совсем плохая уже. Со дня на день помрет. Худая. Одни глаза остались. Хочет дочь перед смертью повидать. Последняя воля — сама знаешь — святое дело. Нельзя отказать. Как ты думаешь? Я думаю, Катя еще маленькая. Ничего не поймет. Не бойся. Ты теперь ее мама.

— Я поняла, — сказала Вера. — Скоро приеду. Взглянув на Татьяну Васильевну, добавила:

— Мама, собирай Катюшку. Поедем к Эле.

— Ой-е-ей! — заплакала мама Веры, не зная, что делать. Радоваться, что Вера встала, или бояться за Катю: как-то ребенок отреагирует на эту встречу с биологической матерью.

Нонна Павловна, узнав о предстоящей поездке, сразу же позвонила Глебу. Рассказав о звонке Зои Федоровны и о реакции Веры, она попросила его:

— Боюсь, голубчик, за Верочку. Слабая она еще. Как поведет машину? Да с ребенком! И там зрелище не из приятных. Как еще ребенок воспримет?

— Задержите ее, пожалуйста, под любым предлогом. Я скоро подъеду, — взволновано ответил Глеб.

Вера умылась, завернула свои отросшие до пояса волосы в пучок, надела джинсы и черный свитер. Татьяна Васильевна и Нонна Павловна о чем- то шептались в Катиной комнате.

— Ну, что? Катя готова? — спросила Вера, заглянув в открытую дверь.

— Да, да! Сейчас будет готова, — сказала Нонна Павловна, застегивая кофточку на ребенке и поглядывая через плечо Веры на часы, висевшие в коридоре.

— Может быть, покормить Катю перед поездкой? Неизвестно, сколько Вы там пробудете? — предложила Татьяна Васильевна, оборачиваясь на Нонну Павловну, ища ее поддержки.

— Да, Верочка, давайте быстренько покормим ребенка. А потом уже езжайте спокойно.