Один на льдине - Владимир Шитов

Все это — тюрьмы в тюрьме. Внутренние тюрьмы. Тюрьмы внутри огромной матрешки. Как их ни назови — что для зека изменится? Назови ты наши власти хоть самыми раздемократическими в мире — их бесчеловечная суть от этого не изменится. Назови ты уборную клозетом — разве из нее перестанет нести тем, чем несло до переименования? Все это лексические манипуляции. Итак, что же такое эти карцера, эти штрафные камеры, стоящие в ряд в подвалах и полуподвалах тюрем и лагерей?

6

Мизерные конурки. Температура в зимнее время примерно плюс десять-двенадцать градусов. Конурки, как бусы на нити, нанизываются на чугунные трубы, из которых сварены своеобразные регистры. Бетонный пол, бетонные "под шубой" стены. Однако эта "шуба" не обогреет штрафника. Она здесь для того, чтобы ты не прислонялся к стенам, не писал на них ничего, чтобы этот хладоемкий, мертвый бетон не только физически, но и психологически ломал тебя. Я исхитрялся привязываться своей легкой одеждой к этим трубам и так обогреваться, коротая ночь. Обвяжу ноги рукавами. Рубахой — грудь. В таком положении спал на весу.

Что же касается карцерной пищи, то эту бурдомагу дают через день. Существуют "летные" и "нелетные дни". Читателю, думаю, понятно, отчего они так называются. Но все же поясню, что в "нелетные" дни тебе вообще ничего из еды не дают, а в "летные" — все те же чай, хлеба четыреста граммов, каша-синюга.

После оправки — завтрак. Мешанина из перловки синевато-бурого с прописью цвета, какая-то невнятная жижа по кличке Чай и хлеб, который стоит сжать в кулаке и из него потечет вода. Почему? Да потому, что господа исправители нравов грешили примитивным обвесом, а всякий продукт с водою весит значительно больше, чем без оной. Что им человеческая жизнь и что им цена наших житейских ошибок?.. О каком мифическом исправлении нравов можно вести речь?

Нас сажали на уничтожение. Если дотянешь до лагеря, то еще и поработаешь бесплатно, за горбушку мокрого черного хлеба…

Позже, как человек протестный, я отсиживал в ШИЗО по сорок пять суток за один заход т. е. дают 15 суток, потом формально вроде бы выпускают на час, а затем снова дают 15 суток и так до бесконечности.

Человек не может выйти "на волю" психически полноценной особью. Он выходит с чистой совестью, но совесть эта чиста от благих намерений. Потому что если ими и выстлана дорога в ад, то он возвращается из ада.

И под сомкнутыми сводами этих тюрем трудно новичку.

Тени былого, как говорят лирики, чудятся ему в полумраке тюремного гробика.

Он погребен заживо…

7

А мысли в карцере были такие: освободиться и продать Родину.

Может это кому-то не понравится — тогда извольте посидеть в карцере. Что касается меня, то я даже английский стал изучать. Потом, когда отбывал срок в Сарнах, чуть заочно не женился на жидовке, чтобы уехать хоть в израильский кибуц какой-нибудь. В Сарнах тянули срока много видных жидов. Фактически я вписывался в диссидентскую картину как ярый антисоветчик по причине того, что все деды пострадали в Совдепии.

К тому же поддерживал движение украинских националистов, что квалифицировалось как поддержка сепаратизма в СССР. И книгу эту я уже писал, но кто бы тогда ее опубликовал! Рукопись я мог передать только на Запад, и она была моей единственной истинной ценностью. А то, что в поле зрения КГБ я был где-то года с 63-го, когда играл в кафе "Молодежном" и общался с иностранцами — это само собой разумеется. И во время очередной посадки мои тюремные рукописи — на воле-то писать недосуг — изымались.

Ночами я изучал английский и заготовил уже речь на английском, воображая, как я схожу с трапа самолета международных авиалиний в Тель-Авиве. Вижу толпу папарацци с блицами и импортными лицами. Тогда и толкаю эту речугу. Много знакомых жидов тогда уже работали на радиостанции "Свобода", которая вещает ныне в граде на семи холмах. Был у меня и знакомый из Конотопа Петя Рубан, который присутствовал при обмене "хулигана на Луиса Корвалана".[28] А больше всего было мыслей о реванше, как у всякого горячего и не очень рассудительного человека. Мой дух воспитывался и закалялся на образе жизни и поступках так называемых "диссидентов" В.Буковского, Натана Щаранского и других. А.Солженицина я слушал все ночи напролет по самодельному радио в зонах.

Но честно говорю: сбежал бы на Запад по освобождении да никаких государственных секретов не знал. Зато теперь я знаю большой секрет и передаю его вам, дамы и господа: я вдруг понял недавно, что советская-то власть сбежала на Запад уже давно, а здесь оставила только свои заградотряды.

Я повидал позже много тюрем и скажу, что Бутырская тюрьма в сравнении с другими — благородна. Она — ничего, она — терпимо. В ней была в мои времена великолепная, удивительная библиотека. Там еще оставались изъятые отовсюду труды Лаврентия Берии, собрание сочинений Сталина. Наверное, чиновники МВД небезосновательно полагали, что сколько бы ни менялись вожди, а звезды карательной системы гаснуть не должны. Кто-то из них даже остался в истории с изречением: "Вы сюда приходите не на исправление, а на уничтожение!"

И то: что бы зек ни читал, у него не убудет, не прибудет.

Оперчасти тоже хорошо. При случае можно поинтересоваться, что читает каждый из их контингента.

Но все же спасибо Екатерине Второй. По ее высочайшему повелению зекам уже который век приносят из библиотеки карточки с перечнем, примерно, двух десятков книг и каждый мог выбрать себе чтение, обменяться с кем-то книгами по их прочтении и обсудить прочитанное. Люди получили университетское образование, а я что — я конотопский ликбез.

— Как вы думаете, Николай, что толкнуло Анну Каренину под поезд? Не простая ли бабья дурь? А, может быть, с этим ей нужно было обратиться к дедушке Фрейду, а не к дедушке Толстому?

Многие из пожилых и высокообразованных людей снисходили до разговоров со мной, юным мошенником, только потому, что судьба сводила нас надолго в крохотном замкнутом пространстве тюремных камер. Бутырка — тюрьма аристократическая в своем роде, если вы понимаете, о чем речь

Может быть, какие-то из тех книг перелистывал Солженицын, который сидел в бутырской камере № 7–5…

И вот однажды меня из камеры № 2-9-2 бросают в камеру № 2-9-0. Оперчасть работает. Она меня "раскручивает".

9

Кстати, тогда в Бутырке в 1965 г. работал полковник Подрез, имевший орден дедушки Ленина за высокую раскрываемость дел именно в камерах.

Казалось бы, пришел в тюрьму, котомку бросил и отдыхай — камера большая. Ан нет, ты не имеешь права днем вздремнуть, прилечь, облокотиться о свернутый матрас. Тогда я понял, почему говорят: сидел. Именно так. Перемещаться негде и некуда. Вот и сидишь на деревянных решетчатых нарах. Это был шестьдесят пятый год, а сейчас, говорят, нары-то металлические! Высиди-ка, браток, на железяке худой задницей! Каждые пять минут надзиратель смотрит в "волчок": не прилег ли ты, которому положено сидеть. Прошу простить этот невольный каламбур, но иначе не скажешь.

Камеры там маленькие. Есть на две и есть на четыре заключенных персоны. Нары, на которых произвольно располагаются четыре этих самых персоны "нон грата". Среди четверых один — обязательно "наседка". Я попал в камеру два девять два, называемую в дальнейшем "хатой". В этой "хате" спецкорпуса четвертый год сидели под следствием два раскрученных босса с Черкизовского мясокомбината, по которому в ту пору шло громкое дело. То есть, все санкции Генерального прокурора на расследование уже прошли. Максимальный их срок — девять месяцев. А следствию конца не видать!

Столь объемным и запутанным было это их дело со всеми бухгалтерскими маневрами, что Президиум Верховного Совета СССР продлил эти санкции на сроки, свыше установленных законом. Это были советские подпольные миллионеры, одной своей сопричастностью к большим делам открывшие для меня новые грани криминального бытия. Таких воротил и акул я еще в жизни не встречал. "Вот кого надо было бы пощипать-то!" — думал я тогда, не понимая, что их, мясопромовцев, щипали, прикрывали и сдавали, когда надо, сами же кремлевцы, ведущие голодную страну в теперь уже известное нам всем светлое будущее.

Их стойкое поведение в заключении привносило оптимизм в мою ситуацию. Они казались мне глубокими стариками. За их плечами — жизнь, а они спокойно рассуждают о ее положительных сторонах, о том, как выдали замуж дочерей или куда пойти учиться внукам. И ведь сидеть им огромные срока. У них были дворцы и особняки, личные шоферы на государственных автомобилях, покорные их воле и силе женщины и властный росчерк пера — они всего лишились враз. И при всем этом спокойно рассуждают о капризах погоды на воле. А мне двадцать три года! Что мой срок? Какое вымогательство взятки или, как говорили в старину, лихоимство?

В православном нравственном богословии сказано, что"…не составляют взяток подарки за доброе лишь усердие к службе…" Ничего особо опасного для общества я не совершил. Мой взяткодатель был богат — я нищ. Я ему услужил — он в состоянии был заплатить мне. Но в итоге я — лихоимец, я в тюрьме, а он, иуда, на воле. Примерно так думал я, волчонок, глядя на них, матерых: "У меня все еще впереди, и я полон жизненных соков, полон сил! Жизнь идет. Можно жить и в тюрьме".