В провинции - Элиза Ожешко

Оба встали и крепко обнялись. А пан Анджей, обнимая Болеслава, несколько раз повторил тихим, взволнованным голосом:

— Такие нам нужны! Такие нам нужны!.. А теперь, — воскликнул он, — выпьем за здоровье твоей прелестной невесты!

Они подняли рюмки.

— Милый Анджей, — весело воскликнул Болеслав, — раз уж ты так добр ко мне, обещай исполнить мою просьбу!

— Какую? Говори.

— Приедешь на мою свадьбу?

— Хоть с края земли! — ответил развеселившийся гость, и они снова обнялись.

V. Провинциальный лев

Верстах в шести-семи от Неменки и Тополина, а от Адамполя так и все десять насчитывалось, лежал городок N. Окрестные жители часто туда ездили на богослужения в приходском костеле, на воскресные базары и в знаменитую на всю округу корчму, над воротами которой красовалась грязно-желтая вывеска с грязно-голубой надписью: «Чай, кофе, бильярд и прочие тому подобные напитки».

Приходской костел, весьма солидное каменное здание, вместе с прилегавшим к нему обширным кладбищем, обнесенным красивой решетчатой оградой, расположились на невысоком холме; за ним виднелся чистенький домик настоятеля, весь в тени фруктовых деревьев, с зеленым двором и аккуратно подстриженной живой изгородью.

Корчма, в которой угощали «бильярдом и прочими тому подобными напитками», помещалась в большом двухэтажном доме с широким подъездом на двух каменных столбах и стояла на рыночной площади в самом центре городка, господствуя над окружавшими ее убогими домишками; жила в них ремесленная беднота, преимущественно еврейская, да несколько убогих богомолок, а на каждом углу торчала какая-нибудь лавчонка, торговавшая мылом, свечами, ремнями, тесьмой и прочей мелочью.

Ксендз, немолодой почтенный человек, пользовался в городке всеобщим уважением за образованность и истинное благочестие.

Хозяин корчмы, Шлёма, рыжий еврей с бородой и пейсами, прославился в околице после того, как завел у себя бильярд, о котором прежде здесь мало кто слышал, разве только в богатых домах. Была У Шлёмы и жена Сарра, расторопная и словоохотливая еврейка, оба слыли в околице добрыми людьми, да они и сами были о себе не последнего мнения, поскольку каждый из них имел немаловажный повод гордиться собой. Шлёма гордился тем, что первый завел у себя чай, кофе и бильярд, и как человек с размахом свысока смотрел на своих отсталых собратьев корчмарей, которые не могли предложить посетителям ничего, кроме водки да баранок. Сарра же могла похвастаться, что родилась и выросла в Вильно, а стала быть, побывала в свете, не то что ее знакомые еврейки, ничего не видевшие, кроме городишка N. или деревни, где их мужья торговали горелкой.

В это погожее апрельское воскресенье городок N. Был полон движения, — впрочем, по воскресеньям там почти всегда бывало шумно. Мужики, мелкая шляхта и крупные землевладельцы сходились и съезжались на богослужение. В десять часов утра, то есть за добрый час до начала службы, перед костелем уже собралась большая толпа. Несколько беговых дрожек стояло и около двора священника; видно, их хозяева, приехав пораньше, пошли навестить священника до мессы, может быть, с тем чтобы заказать панихиду по ком-нибудь или молебен о ниспослании хорошего урожая.

Но и перед корчмой стояло немало лошадей, возов и бричек, а внутри было людно и шумно. В первом помещении сидела на скамьях добрая дюжина мужиков; двое растрепанных подростков, мальчик и девочка, дети Шлёмы, угощали их водкой. Отсюда можно было выйти на лесенку, ведущую на второй этаж, некое подобие деревянной мансарды, которую Шлёма пристроил к каменному первому этажу с целью размещения знаменитого бильярда.

Надстройка представляла собой одну большую комнату, которую Шлёма гордо окрестил «залой». Публика, благодарная предприимчивому корчмарю за импровизированное нововведение, приняла это название, и так оно и осталось. Говорили: зайти в залу, играть в бильярд в зале, встретиться в зале и т. п.

В зале было три окна с видом на базарные рундуки, пол был сколочен из неровных, покрашенных красной краской досок, а беленные когда-то стены уже посерели от пыли и табачного дыма. Посреди стоял бильярд, покрытый, в отсутствие посетителей, толстым холщовым чехлом; занавески на окнах, такой же белизны, как стены, были вдобавок украшены гирляндами паутины; на подоконниках стояли выщербленные горшки с геранью и кактусами. Вдоль стен выстроились бильярдные кии и стулья, обтянутые выцветшим ситцем, стоял красный диван с порванной обивкой, на который нельзя было сесть, не уколовшись об торчащий изо всех дыр волос, и два-три столика, за которыми можно было играть в карты, а также пить кофе, чай «и тому подобные напитки».

Такова была эта зала.

Шлёма гордился ею, да и не только Шлёма, а и другие местные евреи. Проходя мимо корчмы, они задирали головы, глядели на окна и, показывая пальцем, говорили друг другу:

— Siehst du?[3] Занавески!

В это воскресное апрельское утро в зале находилось несколько молодых людей. Двое из них сидели у окна и пили чай. Вряд ли они выехали из дому не позавтракав, но чаепитие у Шлёмы, в особенности с добавлением рома, считалось среди посетителей залы признаком хорошего тона. Двое-трое других, взявшись под руки, прохаживались вокруг бильярдного стола, громко разговаривая и смеясь; сидевшие за чаем тоже смеялись, что не мешало чаепитию, поскольку пили они медленно, чуть не давясь каждым глотком; чай, к слову сказать, был здесь отвратительный.

Все эти молодые люди выглядели как крестьянские парни, одетые на господский лад. Их тужурки и пальто из тонкого сукна, шитые местными портняжкой Лейбой, евреем с седыми пейсами и красным носом, были либо чересчур длинны, либо коротки, огромные, бантами, галстуки резали глаз своей пестротой, а руки, грубые, мускулистые, загорелые, явно не были созданы для разноцветных перчаток, которые выглядывали у них из карманов или валялись на бильярдном столе.

Внезапно на улице, которую Шлёма для пущего форса велел вымостить у входа в корчму булыжником, быстро застучали колеса двуколки; молодежь бросилась к окнам.

— Снопинский приехал! — кричали все.

Дверь с шумом отворилась, и в комнату, помахивая тростью с золоченой ручкой, вошел Александр. Он был в элегантном платье светло-коричневого сукна, в темно-зеленых перчатках и в ловко сидевшей на голове шапочке.

— Как поживаешь, Олесь? Что так поздно, Олесь? — восклицали друзья.

— Как поживаете, пан Александр, мы ждем вас! — говорили менее близкие знакомые.

Александр бросил тросточку на стул и крикнул мальчику, который тут же показался в дверях: