В провинции - Элиза Ожешко

В саду послышались шаги — пани Неменская со своим гостем шли по аллее к крыльцу. Болеслав ничего не слышал, но Винцуня мигом вырвалась из его рук, отскочила в сторону и в три прыжка была уже у крыльца.

— Кончили вы свои труды? — спросил, подходя к ней пан Анджей.

— Не совсем, — ответила девушка, — и сегодня уже не кончу. А виноват пан Болеслав, потому что не хотел мне помогать и ничего не делал, — шутливо прибавила она.

Пан Анджей посмотрел на Болеслава, который присоединился к обществу, и сказал с улыбкой:

— Я полагаю, что пан Болеслав трудился самым приятным для себя образом.

— Как это? — удивилась Винцуня.

— Он глядел на вас.

Пан Анджей мог себе позволить эту небольшую вольность, так как не только Болеслав, но и Неменская посвятила его в отношения между молодыми людьми.

— Учил пан Топольский мою Винцуню, учил, — рассказывала она ему в беседке, — пока не влюбился. В прошлом году он попросил ее руки. Человек порядочный, разумный, с достатком, к тому же наш благодетель — не было причины отказывать ему. Я к Винцуне: что она об этом думает? А она хохочет, — ребенок еще, — и говорит: ладно! Я спрашиваю: «Но ты любишь его?» — «Сама, тетенька, не знаю, — отвечает, — кажется мне, что люблю. Пан Болеслав такой добрый и столько для нас сделал». Ну и обручились. Только Винцуня просила, чтобы свадьба была не раньше, чем через два года, а он, добрая душа, на все соглашался; так он ее полюбил, что, кажется, попроси она — на край света пошел бы искать для нее какое-нибудь поющее дерево или говорящую птицу. Год уже прошел, еще год подождем, а там, сударь, и свадьбу сыграем. Передам Винцуню мужу из рук в руки, а сама тут же уеду в Ковенскую губернию, там у меня, сударь, есть еще одна племянница, которую я люблю, как родную дочь…

И еще долго Неменская рассказывала своему гостю о своей племяннице и о разных других вещах, пока наконец темнота и вечерняя прохлада не заставили их покинуть беседку.

Посидев еще часок, пан Анджей с Болеславом ушли. Неменская, донельзя возбужденная визитом почетного гостя, никак не могла успокоиться, все расхаживала по комнате и на все лады расхваливала своего нового знакомого. Винцуня сидела на диване, ее руки со сплетенными пальцами лежали на коленях, глаза рассеянно блуждали, казалось, что слова тетки доходят до ее сознания. Она была задумчива и грустна.

— Что это ты, кисанька, приуныла, сидишь, ничего не говоришь? — спросила Неменская, останавливаясь перед племянницей и приглядываясь к ней сквозь очки.

Винцуня, словно очнувшись, подняла на тетку затуманенные глаза.

— Да так, тетенька, просто задумалась, сама не знаю о чем… Сегодня пятница, — прибавила она, помолчав, — послезавтра поедем в костел, да?

— Поедем, кисанька, поедем. Скажи, а что это ты в последнее время все напоминаешь мне о костеле? Раньше этого не было. Хочешь за кого-нибудь помолиться?

Винцуня вспыхнула до корней волос. По лицу ее было видно, что она испугалась, а еще больше устыдилась чего-то.

— Тетя, милая! — воскликнула она взволнованным голосом. — А что же тут удивительного, если я люблю бывать в костеле!

— Что ты, душенька, ничуть я не удивляюсь, наоборот, хвалю тебя за это, кто с Богом, с тем и Бог. Просто я подумала, не хочешь ли ты прочитать в костеле поминальную молитву.

— Да нет, тетенька, — отвечала Винцуня с какой-то необычной тоской в голосе, вставая и подходя к окну.

Разговор происходил в спальне. На подоконнике, оставленный, как видно, во время утренней молитвы, лежал открытый молитвенник. Винцуня долго на него глядела. Неменская возобновила свое хождение по комнате и свой восторженный монолог в честь пана Анджея. Только и слышно было: «Милейший человек, достойнейший человек» и т. д.

— Тетенька, — вдруг промолвила Винцуня, отрывая глаза от книги, — а родственник пана Анджея Орлицкого тоже очень милый, правда?

— О ком ты, кисанька?

— А о пане Александре Снопинском.

— Верно, верно, видно, вся семья у них такая.

— Помните, тетенька, как учтиво пан Александр подал мне молитвенник, когда я уронила его у костела?

— Да, да, он прекрасно воспитан.

— Он очень красивый, правда, тетенька? — тихонько сказала Винцуня, помолчав.

— Кто, душа моя? Пан Орлицкий?

— Нет, тетя, пан Орлицкий… он очень милый и умный, но я говорю о пане Александре.

— Вот это, детонька, верно, очень красивый молодой человек и с такими прекрасными манерами!

Последние слова Неменская проговорила уже в дверях, так как ее вызвал кто-то из прислуги. Винцуня осталась одна.

Опершись об оконный косяк, она глядела на луну, которая медленно плыла по чистому небу и заливала двор серебристым сиянием. В лунном свете лицо девушки казалось бледным и грустным, даже как будто слезинка блеснула в ее глазах.

— Почему мне так грустно? — прошептала Винцуня.

Она опустила голову, и по лицу ее потекли слезы.

— Почему мне грустно? — повторила она еще тише. — Он так любит меня, так любит… славный, добрый… А я… — и, сжав руки, жалобно воскликнула: — Думаю о другом!

И все ниже клонилась ее голова, как бы изнемогая под бременем стыда, а щеки пылали.

Наконец она выпрямилась, подняла лицо, и снова в глаза ей заглянула луна.

— Я его не знаю, — шептала одними губами Винцуня, — никогда с ним не говорила, а вот думаю о нем… Вижу его лицо в этих лунных лучах… Днем мне весело… мне кажется, что я еще ребенок, а приходит вечер… и я плачу…

Последние слова она выговорила сквозь слезы, закрыла лицо руками и тихо зарыдала.

IV. Любовь Болеслава

Двое мужчин шли через рощу по протоптанной между Неменкой и Тополином тропе.

Вечер был прекрасный, хотя и прохладный. Свежий ветерок шевелил листья, среди листьев мерцали лунные блики. Понизу стлалась густая тень, в небе там и тут блестели звезды, в чаще царила торжественная тишина. Дорожка, по которой шли мужчины, ярко освещенная луной, вилась, как огромная серебристая змея, огибая кусты и молодые березки; отливала серебром и кора на березках, а листья дрожали под порывами ветра.

— Хорошо утоптана эта тропинка! — шутливо заметил пан Анджей. — Очевидно, Неменка и Тополин часто сообщаются между собой.

Болеслав рассмеялся.

— За последние пять лет не помню дня, когда б я там не побывал, насколько я знаю, в этом месте через рощу никто не ходит, так что тропинка эта исключительно мое произведение.

— Представляю себе, сколько мыслей и чувств связано у вас с ней.

— О, целый мир! Я ведь здесь знаю каждую березку и каждый куст, помню почти каждую кочку, поросшую мхом или травой. Это мои друзья, и когда я здесь прохожу, я всегда делюсь с ними своей радостью и своими надеждами.