В провинции - Элиза Ожешко

— У меня свои, — ответил Александр, небрежно надевая вернувшуюся к нему шапку.

— Свои? — изумился лысый Рыбинский. — А когда же это вы успели заработать?

Александр смерил его презрительным взглядом и насмешливо улыбнулся.

— Милейший пан Рыбинский, — процедил он, — только у голышей нет денег, если они их сами не заработают, а я к ним, слава Богу, не принадлежу. Мой отец арендует землю вовсе не по необходимости, а так, для забавы, по старой привычке, если б он хотел, у него могло бы быть собственное имение.

— А я слышал, будто твой отец хочет купить имение для тебя, — сказал Сянковский.

— Да, верно, — небрежно ответил Александр, — но я не хочу. Какое можно купить имение в этих местах?! Мелочь!

— Ну не скажи, — возразил Котович, — я слышал, что графиня продает Пшеничную. Это отличное имение: тридцать дворов, сто двадцать моргов земли на каждый севооборот и прекрасный сосновый лес.

— Нет, это не то, — сказал Александр, — мне хочется чего-нибудь действительно порядочного, дворов хотя бы на восемьдесят, а главное, усадьба чтоб была хороша.

— Так это же сундук денег понадобится для покупки такого имения! — воскликнуло сразу несколько голосов.

— А на что же и деньги, коли они есть? — отвечал со снисходительной улыбкой Александр. — Если уж хозяйничать, так с размахом. Копаться на пятачке — это не для меня!

— Ишь какой важный, — шепнул Котович Рыбинскому.

— Да уж, — шепотом же ответил Рыбинский, — папаша в его годы в сермяге ходил да в рваных сапогах, пять дворов арендовал для начала, а сыночку, видите ли, не пристало с мелочью возиться.

— А верно ли, что отец так богат?

— Ты что, не знаешь доходов арендатора? Если есть у него порядочный инвентарь да несколько тысяч рублей наличными, так и слава Богу. Но сынок быстро все растранжирит, вот увидишь.

— Я думаю! Пальто из Варшавы!

— И шапочка!

— Для чего же и ездил панич в Варшаву прошлым летом — то-то деньжат посеял на варшавских мостовых!

— А как же! Привез несколько дюжин перчаток, которые он нам показывал, да конфеты для пани Карлич.

— Господи помилуй! Не понимаю, как это пани Карлич не стыдится дурить голову такому, с позволения сказать, шуту. Ведь богатая помещица да и не первой молодости.

— Чего ты хочешь? Красивый парень!

Так шептались между собой шляхтичи, искоса поглядывая на фланирующего перед оградой Александра. Вдруг кто-то крикнул:

— Сянковские едут!

На площади показалась старомодная четырехместная колымага, в которой сидело семейство Сянковских: две дочери, мать и загорелый отец; он тоже арендовал у графини X. одно из ее имений.

Когда экипаж остановился перед воротами кладбища, Александр подскочил, отдернул занавески и, сняв шапочку, с галантными поклонами помог дамам высадиться. Поцеловал руку матери, пожал ручки барышням, спрашивал, как здоровье, восхищался хорошей погодой и, расточая поклоны и комплименты, проводил дам до половины кладбища, а затем вернулся на свой пост. Статные, свежие и весьма недурные собой девицы Сянковские очень мило ему улыбались, а когда он отошел, одна из них несколько раз оглянулась на него.

После Сянковских к костелу двинулся весь приход. Подъезжали всевозможные брички, двуколки, тарантасы и коляски, а из них высаживались мужчины и женщины в самых разнообразных нарядах. Александр распахивал дверцы карет, кланялся дамам, прибывшим в колясках, зато тех, кто приезжал в простых бричках, едва удостаивал взглядом, разве что в какой-нибудь сидела молоденькая и хорошенькая; такой он посылал огненный взгляд, а когда она проходила, поворачивался к стоявшим рядом приятелям и вполголоса говорил:

— Недурная шляхтяночка!

Последней подъехала маленькая изящная двухместная карета, запряженная шестеркой каурых лошадей и с ливрейным лакеем на запятках.

— Пани Карлич! — послышались голоса, и все глаза обратились на Александра.

Тот с трудом сдерживал насмешливо-самодовольную улыбку.

Из игрушечной кареты высадилась женщина лет тридцати с лишним, но еще очень красивая. Лицо у нее было смуглое, волосы чернее воронова крыла и глаза черные, огненные; шлейф ее платья волочился по земле, лицо полуприкрывала прозрачная кружевная вуалька, на руке висели агатовые четки с дорогим золотым крестом. Весь ее вид говорил о светской женщине, привыкшей вращаться в высшем кругу, но вместе с тем о женщине порывистой, впечатлительной, капризной, которая всеми силами стремится продлить последние годы молодости, несомненно бурной и блестящей. Выходя из карсты, она бросила быстрый взгляд Александру, который вместе с ливрейным лакеем распахивал дверцы кареты, подала ему руку, и они вполголоса обменялись несколькими словами. Затем пани Карлич еще раз остановила свой огненный взор на прекрасном лице юноши, улыбнулась ему и пошла через кладбище к костелу. Александр вернулся на свое место у калитки, но был задумчив; время от времени он слегка улыбался, видимо, поглощенный приятными или забавными мыслями.

— Ну, пойдемте же и мы в костел, все дамы уже приехали, — сказал Сянковский.

— Не все! — возразил Александр.

— Он еще кого-то ждет! — послышался голос.

— Я знаю кого, — возразил другой.

— Кого?

— Панну Неменскую.

— Это правда, Олесь?

— Правда, — бросил Александр.

— А что сказала бы на это пани Карлич? — ехидно заметил Котович.

— Ах, что за сравнение, — ответил Александр небрежно. — Винцуня Неменская прелестна, свежа, как ягодка, молода… А пани Карлич… ну, разумеется, это очень милая дама, но с нею можно только так, pour faire passer le temps[4].

— Смотрите-ка! И по-французски калякает, — шепнул Рыбинский Котовичу.

— А панну Винценту ты уж будто бы мог полюбить серьезно, этакий баламут! — воскликнул Сянковский.

— До безумия! — воскликнул Александр. — Я и так уже влюблен в нее по уши, хотя мы с ней и трех слов не сказали. Не верите? Честное слово, правда!

— Погоди же, — воскликнул Сянковский, — вот я это скажу моей сестре Юзе.

— Говори, если хочешь! Теперь меня никто не занимает, одна она.

— Кто?

— Винцуня Неменская.

Раздался общий смех.

— Ты забываешь, Олесик, что у нее есть жених.

— Скорее он черта съест, этот шляхтишка, чем получит ее в жены, — сердито буркнул Олесик.

— Бедный он! Уж если ты, Олесь, упрешься, подставишь-таки ему ножку!

Снова раздался взрыв хохота. Но тут несколько человек закричали:

— А вот и она!

В хорошенькой пароконной бричке подкатила к костелу пани Неменская со своей племянницей. Вслед за первой бричкой затарахтела вторая, точно такая же, и Болеслав Топольский, поспешно соскочив на землю, стал высаживать свою невесту и ее тетушку.