Литература и методы ее изучения. Системный и синергетический подход: учебное пособие - Зоя Кирнозе

Предметом сопоставительного анализа становится также сопоставление сходных (или контрастирующих) жанровых структур, композиционных схем, типов конфликта, сочетаний мотивов и тем, способов построения и расположения персонажей. При этом необходимо помнить о принципиальной полигенетичности литературных явлений, часто восходящих одновременно к множеству разных источников. Обнаруженное сходство не следует абсолютизировать. В ходе анализа необходимо ставить вопрос о системе сходств и отличий, о том художественном смысле, который это сопоставление приоткрывает[91].

Другой тип сравнительно-исторического исследования часто называют типологическим. А.Н. Веселовский связывал его не с «миграцией» фольклорных мотивов и образов, а, напротив, с их возможным «самозарождением». В этом случае сходство возникает, как правило, без непосредственного контакта. В принципиальном плане речь идет о явлениях, обладающих сходными чертами, но не связанных общим происхождением. В.М. Жирмунский обозначает такие случаи как «стадиальные аналогии» или «стадиальные параллели»[92].

Д. Дюришин отмечает, что «чистые случаи» стадиальных аналогий возникают при масштабном сопоставлении древней литературы Востока и Запада[93]. Трудно предположить, что авторы или позднейшие исполнители «Илиады» Гомера, киргизского «Манаса» или, скажем, армянского «Давида Сассунского» общались друг с другом. Несомненные черты сходства восходят в этом случае к общей идеологии эпического века, героическим воинским идеалам. Эпические герои в древних памятниках разных народов обладают сходными чертами, а в поэмах развертываются родственные мотивы и сюжеты. Представляется, однако, что в типологических исследованиях окончательно исключить генетическое объяснение почти невозможно. Большинство работ в области сравнительного литературоведения представляет собой одновременное изучение генетических и типологических связей. Тексты чаще сопоставляют по генетическому признаку. Как правило, контексты соотносят, используя приемы типологического анализа. Однако и здесь остается в силе принцип множественного подхода к истолкованию. Иногда более продуктивным оказывается типологическое сравнение произведений авторов новой и новейшей литературы, не так уж сильно удаленных друг от друга во времени и пространстве. Вглядываясь в историю культуры и языка, ученые реконструируют общий источник для самых разных контекстов, на первый взгляд не имеющих между собой ничего общего.

В XX веке, в эпоху усиления межнациональных контактов и нарастающей глобализации, возникает новая фаза компаративистики. Опираясь на представления об интертекстуальности, современные исследователи принципиально отходят от представления о генетических и типологических связях[94]. Исходным пунктом служит утверждение о том, что текст не способен к «репрезентативности», т. е. не может «представительно замещать» ни реальность, ни какой-нибудь другой текст»[95]. У компаративистов этого направления часто можно встретить термины «диалог» и «диалогичность». Однако в этом контексте понятие «диалог» утрачивает связь с «социофизической реальностью», которую оно имеет у М.М. Бахтина. Отрицанию подвергается то, что автор «Проблем поэтики Достоевского» понимал как «внетекстовый интонационно-ценностный контекст», определяющий «диалогизующий фон» восприятия произведения.

В несколько ином плане размышляет об интертекстуальном понимании компаративистики современный австрийский литературовед Зоран Константинович. По его мнению, новый подход подразумевает прежде всего выход за «вербальные границы», изучение в равной мере категорий автора и читателя. Современная компаративистика не может ограничиваться одним текстом одного автора, но стремится к охвату всех текстов, которые «сконденсированы» (abgespeichert.) в изучаемом тексте. При этом текст рассматривается как «палимпсест», т. е. разговор со всеми другими текстами, с которыми «они» (и автор, и текст) соприкасались в течение своей жизни. 3. Константиновича интересуют «соотношения» различных знаков и кодов, которые возникают при соприкосновениях различных культур. Подключая к анализу все «области жизни» (unter Einbezug aller Bereiche des Lebens), компаративистика, по его мнению, изучает изменения в сознании людей, вызванные взаимодействием разных культур. Очевидно, что социальный компонент приближает 3. Константиновича к М.М. Бахтину и его пониманию «диалога»[96]. Добавим, что и «полистилистика» А.Г. Шнитке представляет собой «…порыв… к расширению музыкального пространства…», музыкальное средство «…для философского обоснования связи времен». Автор «Concerto grosso № 1» выдвигает мысль об «абсолютной», «внеассоциативной ценности произведения», которая не сводится к игре цитат[97].

В этой точке расходятся устремления современных компаративистов. Одни понимают «интертекстуальность» как шаг вперед в понимании литературных взаимосвязей, как вхождение компаративистики в контекст современной семиотической культурологии. Другие, как уже отмечалось, отсекают целый ряд уровней, выдвигая тезис о «нерепрезентативной природе художественного слова». Представляется, что это противопоставление отчасти снимается благодаря подходу к литературе как системе. Разные звенья этой системы, имеющие разные функции, должны обрести свой язык описания. Прямые и обратные связи, делающие систему литературы принципиально открытой, «снимают» вопрос о единственно возможном языке описания.

Известен целый ряд компаративистских работ, созданных на основе интертекстуального подхода[98]. Выполненные талантливыми учеными, эти исследования не вызывают сомнения. Однако по ним очень трудно учиться компаративному анализу. Проблема «адекватности сопоставления» с точки зрения интертекстуальности лишена смысла. Между тем литературоведческая техника возникает постепенно. И здесь ограничительные моменты могут играть не только отрицательную роль. Знание критериев сравнения может послужить основой приобретения навыков сравнительного анализа. Потом, пройдя этот этап и убедившись в его недостаточности, исследователь может пробовать свои силы в интертекстуальной компаративистике. Сошлемся на конкретный пример генетического сопоставления, предпринятого академиком М.П. Алексеевым и посвященного теме «Эмиль Золя и И.Г. Чернышевский» (1940)-.

Свое исследование автор начинает с напоминания известного факта, что Э. Золя «…ни разу не был в России» и русского языка (здесь и далее курсив мой. – В.З.) не знал. Однако Россия находилась в поле зрения писателя. Золя вел переписку с русским и корреспондентами, дружил с И.С. Тургеневым, шесть лет сотрудничал с журналом «Вестник Европы». Из России Э. Золя получил «материальную и моральную поддержку», когда все журналы во Франции были для него закрыты и он «умирал с голоду».

Алексеев Михаил Павлович (1896–1981) – историк литературы, специалист по сравнительно-историческому литературоведению, академик АН СССР. В центре внимания исследователя – международные связи русской литературы. Архивные разыскания М. П. Алексеева всегда были нацелены на введение в научный оборот неизданных прежде материалов. Интерес к факту, документу и их интерпретация на основе исторического подхода – отличительная особенность мышления М.П. Алексеева.

Литература:

Алексеев МП. Из истории английской литературы: Этюды, очерки, исследования. – М.; Л., 1960.

Алексеев МП. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI–XIX вв. – Л.,1964.

Алексеев М.П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. 2-е изд. – Л., 1984.

Алексеев МЛ. Русско-английские литературные связи (XVIII век – первая половина XIX века). – М., 1982. (Лит. наследство; т. 91).

Алексеев МП. Сравнительное литературоведение. – Л., 1983.

Алексеев МП. Пушкин и мировая литература. – Л., 1987.

Следующим шагом анализа становится выявление круга чтения Э. Золя, определение степени его знакомства с русской литературой. Французские литературоведы давно уже обратили внимание на тот факт, что Э. Золя читал в переводах произведения Л.И. Толстого и И.С. Тургенева, откликался на них.

Очевидно, что М.П. Алексеев начинает с характеристики контекста, «почвы» рецепции. Знания русского языка, переводы, личные контакты, корреспонденты, сотрудничество в русских изданиях и круг чтения – таковы основные вопросы первого этапа исследования.

Получив на них ответы, М.П. Алексеев формулирует основную гипотезу статьи: «Есть все основания предполагать, что Э. Золя читал роман ИТ. Чернышевского «Что делать?», и вполне возможно, что это чтение не прошло бесследно для автора «Ругон-Маккаров», отозвавшись в одном из романов этого знаменитого цикла».