Вернадский - Геннадий Аксенов

Вернадский настойчиво пытается повлиять на судьбу заключенного. Симорин, как и Личков, постоянно получает от Вернадского письма и выходящие работы. Отбыв пятилетний срок, Симорин стал заведовать в Магадане лабораторией и даже пытался организовать в ней какие-то биогеохимические эксперименты. Евгения Гинзбург в мемуарах «Крутой маршрут» пишет о Симорине как о достопримечательности интеллектуальной жизни Магадана. Они дружили семьями, и Александр Михайлович запомнился ей энергичным, очень эрудированным, интересным и живым собеседником. Он приехал в Москву в 1956 году, пытался вернуться к работе. Но Вернадского не было в живых, а сменивший его Виноградов принял его не очень любезно. Институт секретный и бывшему врагу народа там места нет.

Симорин уехал в Крым, поближе к Коктебелю, где стоял дом его «мистического» увлечения — Максимилиана Волошина. Поселился в Старом Крыму, где и умер в 1965 году. Его могила — рядом с могилой еще одного романтика — Александра Грина.

Кирсанов же был расстрелян на Лубянке в июле 1937 года.

Адский круг затягивал все большие массы людей. 25 февраля 1937 года арестован зять Шаховского, священник Михаил Владимирович Шик. Ему давно уже было запрещено жить в столице, и они с Натальей Дмитриевной и детьми поселились в Малоярославце, пополнив собой множество княжеских и просто дворянских отпрысков, спасавшихся по московским окрестностям. Вскоре несчастной дочери Дмитрия Ивановича сообщили, что Шик сослан в дальние лагеря «без права переписки». Смысл этой зловещей фразы тогда еще понимали буквально, и Наталья Дмитриевна не ведала, что стала вдовой.

Пятого сентября исчезла Елизавета Павловна Супрунова, внучка кузины Вернадского. Елизавета Павловна выполняла его поручения по переписке с иностранными учеными. Вся ее вина состояла в том, что ее муж, с которым она давно развелась и который давно уже умер, был царский генерал. На самом-то деле, как выяснил Вернадский, какой-то сосед по квартире написал на нее донос из классовой ненависти.

В «Хронологии»: «5 сентября 1937 г. Арестована по ложному доносу мой личный секретарь Елизавета Павловна Супрунова. <…> Обвинение связано с местью прежнего квартиранта. Пытались замазать и меня. Писал об этом в НКВД. Совершенно невинный человек — один из миллионов. <…>

Зиночка энергично начала хлопотать. В одном из мест, куда она обращалась, ей указали, что она посылает много книг (моих) за границу. В связи с этим подал заявление следователю. Я взял содержание дочери — Зиночки Супруновой — на свой счет: 300 руб. в месяц (то, что получала мать)»1.

Он обращается к Вышинскому с просьбой пересмотра дела, настаивая на невиновности Елизаветы Павловны. Письмо, сохранившееся в архиве, характерно тем, что Вернадский не страшится давать общую оценку положению дел в стране, предупреждая об ошибках: «По-видимому, мы имеем здесь явный случай действия, не оправдываемого действительностью, количество которых неизбежно увеличивается, согласно непреложным статистическим законам в массовых случаях арестов и высылок, которые мы переживаем в настоящее время»2. Что касается этого конкретного случая, в результате упорных усилий Вернадского Елизавету Павловну освободили, заменив лагерь под Биробиджаном ссылкой в Кинешму. Там она и умерла уже в военные годы.

Дневники 1937 года пестрят фамилиями арестованных, исчезнувших в том числе и в большой академии, и в украинской. Отовсюду к нему стекаются сведения о репрессиях, которые он заносит в дневники. Вернадский не может, как человек с государственным мышлением и как строгий натуралист, не изучать положение дел, насколько это возможно. В связи с арестами вникает во все подробности, анализирует, от кого зависят судьбы людей и страны в целом. Дневник 4 января 1938 года: «Две взаимно несогласованные инстанции — вернее, четыре: 1) Сталин, 2) Центральный Комитет партии, 3) Управление Молотова — правительство Союза, 4) Ежов и НКВД. Насколько Сталин объединяет?

Сейчас впервые страдают от грубого и жестокого произвола партийцы еще больше, чем страна. Мильоны арестованных на этой почве. Как всегда, масса преступлений и ненужные никому страдания»3.

Чувствуется, что он пытается дать максимально возможную картину: положение в центре, на Украине, в местах лишения свободы, записывает буквально каждый случай, о котором ему становится известно, даже о незнакомых лично людях. Действует какой-то неведомый нам инстинкт: оставить память о любом человеке. Его внимание привлекают не только аресты в ученой среде, но и рабский труд на великих стройках, репрессии верующих, случаи исчезновения священников без всякого следа. «Как в средневековой Венеции», — замечает он. Подозревает, что число заключенных не случайное, оно где-то планируется. 5 января 1938 года записывает: «Мильоны арестованных. Все-таки безработица. Это быт. Мильоны заключенных — даровой труд, играющий очень заметную и большую роль в государственном хозяйстве»4.

* * *

В такой странной для иностранцев обстановке собралась очередная сессия Международного геологического конгресса. Однажды был принят порядок, по которому 7, 17 и 27-я сессии должны были проходить в России. Так подошла очередь Москвы. Широкая публика об этом порядке не знала, зато официальная пропаганда подавала дело так, будто геологи всего мира съехались посмотреть на социализм и на его невиданные успехи. Экскурсии для иностранцев планировались по методу князя Потемкина, вплоть до обильных возлияний и танцев поселян. Маршруты их тщательно прокладывались в обход секретных и нищих мест, а для предотвращения контактов с населением их сопровождали экскурсоводы в штатском.

Для Вернадского это была пятая сессия МГК, начиная с лондонской 1888 года. Он, естественно, входил в оргкомитет по подготовке в составе восемнадцати крупных геологов. Возглавлял оргкомитет Губкин, секретарем был Ферсман.

Двадцать первого июля сессия конгресса открылась с большой помпой в единственно приличном помещении — в Московской консерватории. С приветствием к участникам выступил Молотов. Зал заполнен до предела. Всех умилили приветствия юных натуралистов-пионеров.

Но аншлаг мог обмануть только музыкантов. В зале сидели одни советские геологи, которыми заполнили ряды. Из иностранцев приехали в основном только те, кто не мог не приехать по долгу службы, — сотрудники международных геологических организаций, которые приурочивают свои собрания к сессиям конгресса. Всем геологам из фашистских стран поездка была запрещена. Японцев, правда, приехало много.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});