Вернадский - Геннадий Аксенов

Второй этаж, который строится на понятии естественного тела (факта), — эмпирическое обобщение. В предисловии к «Биосфере» уже заложена новая логика: логика вечности жизни. Эмпирическое обобщение коренным образом отличается от обобщения на основе происхождения предмета науки. Эмпирическое обобщение решительно рвет с главными положениями наук, идущими из общекультурных «картин мира», и вводит первоначальные принципы. Они не вытекают из предыдущего объяснения фактов, а только из самих фактов. Но обобщение надо правильно оформить, и проходят иногда века, прежде чем известные факты приобретают новое звучание.

Любая теория тоже основана на неких первоначальных постулатах, недоказываемых аксиомах, из которых по определенным математическим и логическим правилам выводятся следствия. Такова теория Евклида, основанная на постулате о параллельных прямых. С появлением новой теории старая не отменяется, а становится ее частью. Так рядом с геометрией Евклида появились другие геометрии, основанные на других первоначальных постулатах.

Эмпирическое обобщение основано не на аксиомах, а на обработанных фактах, вытекает из понятия о естественном теле. В этом высказывании нет никаких допущений, как нет вообще ни одного факта, противоречащего обобщению. Если появится хоть один факт, противоречащий всем остальным, обобщение надо отменять целиком. Так что эмпирическое обобщение, несмотря на свою простоту, далеко не просто, оно более строго, чем теория. Хотя последняя чаще всего выражена математически.

Мы уже встречались с принципом Реди, имеющим статус эмпирического обобщения. Франческо Реди заявил: «Все живое от живого», когда еще не была открыта микроскопическая жизнь. И если бы оказалось, что бактерии, например, зарождаются иным, не биологическим путем, принцип оказался бы недействительным. На что, кстати, и надеялись с открытием царства бактерий. Но Пастер своим решающим экспериментом однажды доказал, что и они происходят только от себе подобных и иным путем не зарождаются. Так что эмпирическое обобщение, если оно сделано правильно и корректно, от новых фактов только укрепляется.

Таким же обобщением является периодический закон Менделеева. Как бы в дальнейшем ни развивались и ни изменялись наши знания о химических элементах, трудно себе представить, чтобы периодический закон мог быть отменен. Он только наполняется новым содержанием.

Эмпирическое обобщение не поддается логическому анализу в старой логике. Оно — из другой системы понятий, из наблюдения. И относится ко всей природе сразу.

В вольных лондонских размышлениях Вернадский и заявляет, что новую логику естествознания еще только предстоит создать. Нужна система эмпирических обобщений, которые, не противореча друг другу, обнимут собой весь опыт нашего наблюдения явлений природы.

* * *

Написанный в Лондоне отрывок «О логике естествознания» интересен еще и тем, что в нем впервые употреблен термин «ноосфера». Это свидетельствует о том, что, вероятно, в этом году Вернадский наконец-то прочитал изданную в Париже книгу Леруа 1928 года «Истоки человечества и эволюция разума». В письме Личкову 7 сентября объясняет: «Я принимаю идею Леруа о ноосфере. Он развил глубже мою биосферу. Ноосфера создалась в постплиоценовую эпоху — человеческая мысль охватила биосферу и меняет все процессы по-новому и в результате энергия, активная, биосферы увеличивается (противоположно энтропии <…>)»13.

Еще через месяц, 15 ноября, уже из Москвы сообщает Личкову о своем решении:

«Как я Вам писал, я сильно продвинул свою книгу “Об основных понятиях биогеохимии”, вчерне написал Введение и весь план ее обдумал. Теперь надо писать, и я хочу это устроить, как главное свое дело. Очень многое я продумал и выясняется многое. Ввожу новое понятие “ноосферы”, которое предложено Леруа в 1929 году и которое позволяет ввести исторический процесс человечества как продолжение биогеохимической истории живого вещества. <…> (На самом деле год выхода книги Леруа 1928-й. — Г. А.)

Две области меня охватили очень сильно: логика описательного естествознания (ее нет, но она начинается) и, во-вторых, индийская философия, как живая и большая — возрождающаяся в связи с влиянием точного знания, интереснее западной для науки. <…>

Давно я так глубоко не вдумывался в окружающее»14.

Таким образом, общая идея, высказанная когда-то в письме жене в тридцатилетием возрасте, была сформулирована так: «Есть один факт развития Земли — это усиление сознания». Эта мысль являла собой сигнал. Непрерывно видоизменяемый, но остающийся самим собой, он обрел теперь развитый вид. Мысль втянула в свою орбиту массу создаваемых попутно научных представлений и наук. Наука о живом веществе не будет полна без науки о геологической деятельности человечества, без природного действия разума.

Восточная философия интересовала его давно. Уже в «Вечности жизни» указал, что вытекающее из принципа Реди безначалие жизни не отвечает западной духовной традиции, основанной на аврамических религиях. На Западе мысль строится на рождении мира из ничего. Мир развертывается, непрерывно изменяется и восходит от простого к сложному. И это связано не с самим миром, а с мышлением европейцев. За две тысячи лет религиозное сознание настроило мысль эсхатологически, то есть на представление о начале и конце мира и его преображении. Но на Востоке умственная обстановка иная, не связанная с идеей начала. Для людей, сросшихся с этой духовной атмосферой, вопрос о начале мира или жизни не будет казаться неизбежным. Извечное существование живого будет для них более понятным, чем его появление во времени.

В 1936 году он проштудировал книгу Роллана «Жизнь Вивекананды», и мир восточной мудрости придвинулся вплотную. Приобрел сочинения самого Вивекананды и с юношеской жадностью впитывал его философию. Вероятно, пришел он к выводу, учение о живом веществе могло бы быть воспринято легче в Индии, чем в Европе. А наука не должна основываться на какой-либо одной философской традиции. Она может быть полнее за счет включения других культур. И вообще, не связываться с философскими традициями, не основываться на них.

Разобравшись принципиально, в общих чертах, с логикой естествознания, Вернадский теперь окончательно расходится с философией. Несмотря на общую идейную атмосферу в стране, где господствующая философия выглядывала отовсюду и все освящала, Вернадский указывает на ее глубокое отставание от науки. В начале XX века начался рост научного знания, интенсивность которого он всегда называл взрывом научного творчества, сравнимым с эллинской наукой и с временем Галилея и Ньютона. Но философия осталась на уровне XIX века, прозрачно намекает ученый на господствующую идеологию. Философия эта не проделала никакой работы, чтобы привести свои категории и понятия в соответствие с величайшими достижениями науки, а работа эта огромная, предупреждает автор. Самое главное, нужно подвергнуть анализу сам ее инструмент: слова языка, употребляемые понятия. В философии и науке XIX века они соответствуют названной логике Аристотеля, то есть основаны на анализе мышления, а требуется соответствие логике Демокрита, опирающейся на анализ естественных тел. Вот почему, указывает он, претензии философии на руководство наукой — беспочвенны. Вернадский ссылается на свой ответ Деборину 1933 года, когда возникла вдруг дискуссия о времени, где он писал, что ученые должны быть избавлены от философской опеки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});