Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

Д. Арк., Наша мебель, КН 34.1929; ТД 10.1929: 28 и др.].

1//21

— Церкви у нас замечательные. Тут уже из Главнауки приезжали, собираются реставрировать. — Несмотря на жестокую антирелигиозную кампанию, на закрытие и разрушение церквей и монастырей, некоторые церкви, считавшиеся историко-архитектурными памятниками, состояли под охраной государства. Этими зданиями ведала Главнаука (Главное управление научными, научно-художественными, музейными и по охране природы учреждениями Наркомпроса РСФСР, существовало в 1922–1933). В какой-то мере их пытались приспособить к культурным нуждам советского государства: так, в старых монастырях устраивались музеи или экскурсионные базы, где, как при монахах, мог переночевать любознательный турист. Подчеркивался интерес молодежи к памятникам прошлых веков, важность их для «новой стройки» [А. Я., Древний Псков, КП 15.1927; В. А., Симоново, Ог 07.08.27]. Сохранение памятников освещается в печати, и под этим законным предлогом менее фанатичные журналисты (а с ними и арбатовский председатель) позволяют себе известную долю сентиментальности, пытаясь разглядеть формулу новой России в синтезе мирных мотивов церковной старины с индустриальным пафосом пятилетки, альянсе фабричных труб с колокольнями: «Синие глаза куполов смотрят на солнце. Ограда и три церкви монастыря Улейминского XVI столетия. Близ Углича — Покровский монастырь, основанный в XV веке… Все это, от чего терпко несет ладаном прошлого, раскрывает подлинные страницы старой «богомольной Руси» и заставляет наше сознание жить двойной жизнью… Ныне встал вопрос о сохранении архитектурных следов прошлого» [А. Торопов, Советский Углич, КН 27.1929; курсив мой. — Ю. Щ.]. Призывы к сохранению исторических церквей см. также в КН 16.1928 (Суздаль), НМ 02.1930 (Коломенское) и др. Говоря о церковной древности в покровительственном тоне, уделяя ей уютное подчиненное место в тени грандиозного нового, авторы очерков и статей тем самым деликатно берут старину под защиту: «В этом городе [Кинешме] есть древнейшие бревенчатые часовни, упоминаемые в сохлых восковых летописных пергаментах» [Ник. Смирнов, Воды волжские, ТД 07.1929].

В этом отношении к церковной старине наглядно проявляются пресловутые советские «двоемыслие» и «двуязычие» («двойная жизнь», см. курсив выше). Иные журналисты ради перестраховки нарочито смазывали границу между умиленным и презрительным тоном. Эту фальшь разоблачал современный очеркист:

«Небрежным, снисходительным тоном горожанина к провинциалу корреспондент похлопывает по плечу старый, старинный город: «.. Милый, смешной, сонный, как старенький протопоп к концу пасхальной литургии — господин Великий Новгород». Это теперь в моде — такой снисходительный тон разъездных корреспондентов» [В. Левашов, Милка, КП 06.1928].

Та же, в общем, двойственность, хотя и с атеистским задором, с заметным предпочтением трубы колокольне, предстает в очерке Ильфа и Петрова «Ярославль перед штурмом» [Необыкновенные истории…, 130–133].

Вероятно, в этих течениях «pro et contra» церковной старины можно проследить какую-то хронологию, свои приливы и отливы, которые историкам советской культуры еще предстоит выяснить. Поразительно, что московский Симонов монастырь, который еще летом 1927 пропагандировался как драгоценное наследие («В Симоново, к древним памятникам, бывшим так долго в пренебрежении, потянулась молодая, новая жизнь, жадно впитывающая все, что дает культура прошлых веков для новой стройки» [В. А., Симоново, Ог 07.08.27]), к моменту начала действия ЗТ был уничтожен как «цитадель мракобесия».

1//22

«Ах, как нехорошо!» — подумал посетитель, который и сам не знал имени своего отца. — В новелле О’Генри «Младенцы в джунглях» один жулик рассказывает другому, как он явился в нью-йоркский банк, назвался племянником адмирала Дьюи и запросил денежную ссуду. «Они уже готовы были обналичить мне вексель на его имя на тысячу долларов, но я не знал имени своего дяди» (благодарим за эту параллель М. В. Безродного). Обычное для Ильфа и Петрова совмещение советской реалии (самозванцы-вымогатели) с мотивом из литературы.

1//23

Дорожная неприятность. Остался без копейки. — Ср.: «Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался» [Гоголь, Ревизор]. — Остап действует в традиции так называемых «стрелков» (связано с глаголом «стрелять», т. е. небрежно, на ходу брать взаймы) — попрошаек из «бывших чиновников, пропившихся актеров, выгнанных со службы офицеров и, наконец, людей самого неопределенного происхождения», которые снискивали пропитание тем, что находили доверчивых филантропов и рассказывали им о себе небылицы. Стрелок начинает знакомство с того, что «вдруг обращается к прохожему, как будто сообщая ему о каком-то редком курьезе: — Вообразите себе положение — ни копейки денег и ни крошки табаку!» [Куприн, Киевские типы: Стрелки]. Опять-таки характерно совмещение старинного способа вымогательства (стрелок) с советским (сын лейтенанта Шмидта).

1//24

«…Глохнешь тут за работой. Великие вехи забываешь». — Председатель мыслит газетными штампами; ср. такие заголовки передовиц, как «Великая веха» [Пр 24.03.29] — о 10-летии первого коммунистического субботника, или «Историческая веха» [Пр 17.04.29] — об Апрельских тезисах Ленина, которые, по словам статьи, явились «великой исторической вехой». Одновременно фраза звучит как отголосок жалоб лишних людей XIX в. и чеховских интеллигентов на прозу жизни, заставляющую забыть высокие идеалы: «Затягивает эта жизнь», «…я… как крот, сидел в четырех стенах», «…жизнь… заглушала нас, как сорная трава», «Все забываю, а жизнь уходит…» (Астров, Войницкий, Ирина) и т. п. Это еще один пример переплетения классических цитат с советскими общими местами [ср. ДС 13//10, ЗТ 11//10, ЗТ 28//4 и мн. др.].

1//25

…В кооперативной столовой «Бывший друг желудка». — Формула «друг желудка» относится к дореволюционной эпохе: в 10-е гг. рекламировалось, например, вино «Сан-Рафаэль» — «(лучший) друг желудка» [см. журналы 1913–1914, а также: Каверин, Освещенные окна, 12; Солженицын, Август Четырнадцатого, гл. 7, и др.]. В нэповской Москве так назывались рестораны: И. Ильф упоминает «задымленные пивные и ресторанчики под утешительными названиями «Друг желудка» или «Хризантема»» [Москва от зари до зари (1928)].

Добавление слова «бывший» подсказано практикой переименований [см. ДС 14//18]. В быту нередко ставились рядом новое и старое названия, второе — с указанием «бывший»: например, «улица Розы Люксембург, бывшая Огородная» [Л. Леонов, Записи некоторых эпизодов, сделанные в городе Гогулеве Андреем Петровичем Ковякиным (1924)] и т. п. Юмор эпохи пестрит эпитетом «бывший» в нелепых комбинациях: «И так своевременно происходит бывшее Рождество Христово и масленица» [Б. Замятин, Слово предоставляется товарищу Чурыгину (1926)]. Ходячей остротой было добавление его к собственному или иному одушевленному имени: «Город Гогулев, дом бывшего Михайлы Бибина» [Л. Леонов, Записи…] или: «площадь бывш. тов. Дедушкина», «проспект бывш. Дедушкина», «кооператив имени бывш. Дедушкина» [вывески в провинциальном городе; Катаев, Растратчики, гл. 9].

1//26

— Здоров, председатель, — гаркнул новоприбывший… — Словами «Здоров, председатель!», с которыми продразверстник входит в кабинет председателя укома, начинается популярная пьеса В. Билль-Белоцерковского «Шторм» (1925). В пьесе не говорится, что продразверстник — матрос, но такое понимание вполне возможно, ибо все ее действие развивается на флотском фоне. Опознать инвариантную черту Балаганова в этом «гаркнутом» приветствии тем естественнее, что матросская тема приписывается ему постоянно [см. ЗТ 6//17]. Тем самым выдержан принцип