Кровавое шоу - Александр Горохов

Звякнуло стекло, послышался негромкий хлопок, и окно озарилось пламенем.

Гнутый быстро сел на велосипед и, не набирая панической скорости, принялся крутить педали.

В свой двор он вернулся, когда небо уже посветлело.

Подкатил на велосипеде прямо к остову «запорожца», закурил и полез внутрь разбитой машины.

Не обманули. Под сиденьем лежал пухлый конверт. На нем было написано:

«Молодец! Дело делать умеешь! Если не сядешь, то такие заказики получишь еще».

Может, тут «кукла», подумал было Гнутый и распечатал конверт. Нет, заказчик добросовестный, деньжонок оказалось даже побольше, чем в аванс.

Значит, за ним проследили, а потом, обогнав на машине, произвели окончательный расчет.

Это их проблемы, решил Гнутый, даже не пытаясь догадываться, кто такие «они». Он доехал на велосипеде до палатки у метро купил водки и коробку шоколадных вафель, дома выпил-закусил и грохнулся спать — с деньгами в кармане и в прекрасном настроении. В хмельной башке мелькнуло — примерно так свершаются заказные убийства и, может быть, из него, Гнутого, получится отличный киллер, говорят, им хорошо платят.

Когда поутру, в понедельник, Сорин шел на работу, он обратил внимание на почерневшие стекла второго этажа агентства «Тур Вселенная». Но ни пожарных, ни милиции уже не было, народ тоже не толпился, и Сорин подумал, что ночью произошел случайный незначительный пожар. В голове возникла связка — «Граммофон XXI век», нападение — Княжин — конкурс на пай Княжина — банки и агентство «Тур Вселенная». Но прочного сцепления в этой связке он не проследил, переключился на размышления о людоеде по кличке Маугли, кольцо вокруг которого сжималось, и Виталик Штраус заверял, что выследить каннибала — вопрос времени.

До Сорина не дошло сообщение, что этой же ночью в Свиблове начисто сгорел «мерседес» зампрезидента банка «Демпинг-Экстра» известной всей Москве Тамары Артаковны. Какой-то шпаненок облил машину бензином и поджег. Его видели из окна, но он убежал. На помойке в своем дворе малолеток под мусорным баком нашел конверт, в котором его подвиг был вознагражден безвестным анонимом премией в десять долларов.

Жалобно выла сигнализация, Тамара Артаковна глянула на горящий «мерседес» из окна, выругалась, засмеялась и пошла спать, заметив мужу, что это племянник Тофик, вернее, его дружки мстят ей за ее доброту, за то, что она мало любила Тофика. Но он уже в могиле и больше мешать жить не будет.

На работе Сорин нашел в еженедельнике запись: «Анна Николаевна Дворецкая — звонить». Судя по всему, он так ей и не позвонил, но хуже было то, что он не мог вспомнить, кто это такая.

От злости на свою память Сорин пошел в секретариат, выпросил у девчонок чашку крепкого кофе, обругал себя старцем, непригодным к работе, и тут же вспомнил, что Анна Николаевна — это милая учительница со спаниелем, соседка погибшего шоумена Княжина, и не звонить ей надо, а встречаться. Свидетельские показания учительницы казались неполными или слишком подробными, что вызывало равную степень сомнений.

Правильно, окончательно восстановил все в памяти Сорин, мы пришли к выводу, что она чего-то не договаривает. Придется позвонить и к вечеру опять ехать на Мясницкую, неудобно пожилую болезненную женщину выдергивать в прокуратуру.

Он выждал до десяти (кто знает, во сколько старушка просыпается) и набрал номер.

Трубку сняли сразу, послышался веселенький собачий лай, и Сорин вспомнил спаниеля, а потом напряженный молодой женский голос произнес официально:

— Квартира Дворецкой.

— Здравствуйте, — сказал Сорин. — Вот мне бы нужно Анну Николаевну.

— Кто спрашивает, извините?

Вышколенный, жесткий голос, девушка явно работала с телефоном на своей службе.

— Я следователь прокуратуры Сорин.

— Говорит дочь Анны Николаевны (пауза) Светлана Дмитриевна Локтева. К сожалению, гражданин следователь, позвать маму к телефону я не имею физической возможности.

О, черт! Да что же это за железная дочка у такой мягкой интеллигентной мамы? Сорин лихорадочно прикидывал, отвечать ли в таком же официозе или попытаться смягчить суровое сердце дочери.

— Видите ли, Светлана, — с фальшивой нежностью сказал Сорин. — Никакого серьезного вопроса к Анне Николаевне у меня нет. Я бы просто хотел поговорить с ней за жизнь, как говорят в Одессе.

— Ясно. Но вы, к сожалению, не поняли, что Анны Николаевны нет дома.

— Где она? — Сорин потерял терпение.

— По вашей милости у Анны Николаевны произошел сердечный приступ, и в настоящий момент она находится в больнице.

— Бог ты мой! — воскликнул Сорин. — Поверьте мне, Светлана, что разговор с вашей мамой шел в предельно доверительном тоне. Не было никакого допроса, и уж, во всяком случае, никто на нее не орал, не угрожал и голодом не морил.

Он понимал, что выбрал для разговора совершенно неверный тон, его корежило от собственных слов, а дочка прямо на глазах зверела.

— Не знаю характера вашей беседы с мамой, но после этого состояние здоровья ухудшилось.

— Насколько? — удрученно спросил Сорин, хотя больше ему хотелось бросить трубку.

— Настолько, что вчера она вызывала нотариуса составить завещание. Еще вопросы будут?

— Какие уж тут вопросы… Я…

Железная дочка бросила трубку. Было бы дело, говорила бы до вечера, а пустопорожние разговоры обрывала сразу. Сорин знал эту породу молодых, деловых русских женщин. Заседают в парламенте, ворочают миллионами, элегантные, красивые, бездушные, представить трудно, как кто-то набирается духу заниматься с ними любовными играми.

На дочку наплевать, с раздражением подумал Сорин, хуже с мамой. Сердечный приступ — не вина следствия, поскольку в беседе Дворецкая была спокойна, шутлива и ушла в благостном состоянии духа. А потом сердечный приступ! Значит, она хорошо разыграла беззаботность, а в душе была напряжена, быть может, перепугана, вот вам и причины приступа…

Но идти в больницу, пытать полумертвого человека, нет. Да и врачи не позволят.

А может, и это все домыслы — прихватил бабусю очередной сердечный приступ, а дочка, не желая по свирепости своего характера сидеть около мамочки, скинула ее в больницу, на попечение врачей.

Такая схема успокоила Сорина, настроение у него поднялось, и он окунулся в рутинные дела, с которых начинается понедельник.

Врач глянул на снимки, хмыкнул и повернулся к Наде:

— Слушай, красотка кабаре, ты какую руку под рентген подставила — которую не ломала?

Испуганная девушка утонченной медицинской шутки не поняла:

— Да, конечно, эту! Которая вот в гипсе!

— Ага! А где же твой перелом? Где его следы?

— Не знаю…

— А я знаю! Ты — не человек! Ты — пришелица с Марса или планеты Альфа Центавра! Сознавайся!

— Да что вы, в самом деле…

— У человека-землянина кости с такой скоростью не срастаются! — Врач засмеялся и закончил самодовольно: — Правда, если человеком не занимается хирург такого класса, как я! Сегодня сменим гипс, оставим от локтя до кисти, и, да будет на то воля Божья, через несколько дней я тебя отсюда выгоню!

— Вот здорово! — обрадовалась Надя. — Доктор, а почему вы меня красоткой кабаре называете?

— Вид у тебя эстрадной примадонны! — соврал врач, хотя он, как и все отделение, знал, что эта провинциальная девчонка спит и видит себя на эстраде. — Ты рождена для славы джазовой звезды!

Это называется психохирургия, дал определение своим глупостям врач, именно поэтому кости у нее срастаются с такой ненормальной скоростью. Автором нового метода лечения является, конечно, он.

Выйдя со свежим гипсом из процедурной, Надя решила сегодня же бежать из больницы. Кости срослись, до конца заживут сами по себе. А главное, можно приступить к реализации плана, намеченного в блокнотике.

Но оказалось, что такая простейшая затея, как побег пациента из больницы, совершенно невыполнима! Невозможно выскочить на волю, если у тебя нет автомата Калашникова, пары гранат, а у ворот тебя не поджидает друг-товарищ на танке!

Во-первых, как определила Надя, внизу, на центральном выходе, стоят двое рослых парней с дубинками. И не скрывают, что в шкафу у них висят автоматы.

Во-вторых, на первом и втором этажах окна была забраны решетками.

А у дверей палат второго этажа скучали милиционеры, тоже при оружии.

К обеду Надя уточнила то, что уже знала. Больница охраняется по целому ряду причин. В прошлом году наркоманы штурмовали ночью больничную аптеку и выгребли все лекарства. А на второй этаж привозят публику с огнестрельными и ножевыми ранениями, в позапрошлом году одного такого деятеля застрелили прямо в палате. Привезли с распоротым животом, а добили пулей в голову.

Помимо этих препятствий, были и мелкие помехи. Вместо черного балахона, в котором Надя красовалась на кладбище в качестве плакальщицы, ей выдали бурый халат выше колен и грубоватую ночную рубашку. Да и в безразмерных тапочках далеко не убежишь.