Что скажут люди? - Ева Ликанта

тут не только люди спасали свою жизнь, – грустно сказал Миша.

– А что еще? Тут собираются какие-то сектанты иногда? Тогда нам лучше уйти отсюда и не приходить больше! – Снова запаниковала Мэри.

– Где жизнь, там, что еще бывает?

– Что бывает? Я не знаю, что бывает, – Мэри попыталась уйти от вопроса.

– Знаешь, Мэри. Где жизнь, там и смерть.

– Причем смерть? И зачем мы сейчас в такой нагнетающей обстановке говорим о смерти?

– Присядь, – сказал Миша, и, сняв свой тулуп, снова постелил его на продолговатый камень.

Мэри присела на тулуп, но дрожь по ее коже не проходила.

– Мэри, если бы ты только знала, сколько детей тут пустили души. Дети, у которых родителей разворовало бомбами. Я их, вот, этими самыми руками носил в пещеру. На мне засыхала кровь раненных детей. Они больные и голодные, не смотря на то, что над ними нависла смерть, все же боялись темноты. Мы с ребятами старались, чтобы факел никогда не угасал. Только мы не могли все время быть тут рядом с ними. Нам приходилось возвращаться в город, чтобы найти среди развалин новых пострадавших и привести их в пещеру. Все было не просто. Приходилось в такое ужасное время искать им еду и питье, что было делом не легким. В те самое время, когда нас не бывало в пещере, многие дети умирали тихо. Да, Мэри, они умирали, так и, не поняв, зачем они вообще родились и зачем умерли. Они жаждали выпить глоток воды. Мы то, не смотря на то, что им с открытыми ранами нельзя было давать воду, все же подносили к их губам мокрые марли, только мы, как я уже говорил, не могли быть рядом, и многие из них умирали в одиночестве.

– Боже, какие страшные вещи ты говоришь, – у Мэри снова мурашки пробежали по коже.

– Это тебе страшно, Мэри, я же в детстве видел и пережил все это. Да, конечно боль осталась сердце, но время научило жить с этим. Тем более каждый живой человек обязан ценить жизнь. Нельзя жить прошлым.

– Значит, ты научился с этой болью жить?

– Научился. Говорю же, что время лечит раны.

– Странно все это.

– Мэри, как только у меня появляется возможность, приношу свечи и зажигаю их для детских душ. Да, мы не знаем, нашли ли их души покой. Быть может они и до сих пор тут обитают. Нам это знать не велено. А если они тут все же обитают, то пусть маленькие души ничего не боятся, потому что старый Миша не даст их в обиду. И пока я жив, для них всегда будут гореть свечи, чтобы они не боялись темноты.

– Вот почему ты так часто ходишь в лес…

– Я даже не знаю имена этих детей…

– Ни одного?

– Одного помню. Игнат – цыганенок. Как сегодня помню его кучерявые волосы, большие и круглые глаза. Мальчик издыхая, повторял имя своего коня. Он так и просил, чтобы его отнесли к его коню или бы коня привели к нему. Не знаю, был у него в действительности конь или быть может, это была его фантазия в бреду, но на его мучения жутко было смотреть.

Женщина, лежащая возле него, больше не могла смотреть на то, как цыганенок скучает по своему коню. Она попросила отрезать ее длинные волосы и просила отдать цыганенку. Женщина, как только мы вложили ее волосы в руку цыганенку, с трудом от боли, но все же произнесла:

– Сыночек ветра, сыночек свободы, вот кончики гривы твоего коня. Он у тебя такой славный, что не помещается в пещере, поэтому его оставили на улице, а это его грива и держи коня своего за хвост.

Мальчик, как только взял волосы, прижал их к груди, и, сказав какие-то ласковые слова на своем цыганском языке, закрыл навечно глаза.

– Обман во благо?– Мэри вытерла свои слезы.

– Обман во благо, – подтвердил Миша.

– Боже, как же тут больно находиться.

– Больно? Нет, не больно. Мэри, я прихожу сюда и сижу часами. Я люблю тут быть. Это чистое место. Да, есть и место ненависти к пещерам, но вместе с тем и какая-то непонятная любовь. Тут спустили души хорошие люди. Здесь в пещере аура чистая и легкая. Это тебе на первый взгляд кажется, что находиться тут тяжело. Но если бы ты так же, как и я приходила сюда со времен окончания войны практически каждый день, то ты бы тоже полюбила это место.

– Теперь я тебя больше понимаю. Ты видел много горя, Миша. Вот почему ты всех всегда понимаешь, и всякой даже непонятной и сложной ситуации находишь разумное объяснение. Ты закален тяжелой жизнью.

– Плохо все, Мэри. Я хотел, чтобы ты развеялась и забыла о своих неурядицах в жизни, а я привел тебя в такое место, где, наверное, тебе стало еще хуже.

– Что ты, Миша. Знаешь, что я поняла, несмотря на то, что больно сердцу за тех ребят, для которых пещера стала последним местом?

– И что же?

– А то, что я страдаю и думаю о тех вещах, которые в жизни не имеют столько значения, чтобы из-за них так страдать. Как же я не понимала, что в жизни есть вещи страшнее моих проблем. Да, я не обесцениваю свои проблемы и переживания, ведь для каждого человека его боль самая большая. Только придя сюда, я поняла, насколько незначительны мои переживания, которые создавали мне бессонницу и отнимали мой сон. Ведь, в жизни были крохотные люди – дети, которые в муках находили свой конец в сырой пещере, мечтая сделать глоток свежего воздуха. Миша, как же ты правильно поступил, что привел меня сюда.

– Может и правильно. Только, говорю же, что не специально. Мне всего лишь хотелось, чтобы ты развеялась. Думаешь, на меня не нападает тоска или у меня не бывает плохое настроение? Бывает. Только в такие минуты мне приходится подолгу гулять по лесу. Лес очень помогает прогнать тоску. Не знаю, каким образом, но помогает.

– Никогда бы не подумала, что пещера, служившая во время второй мировой войны убежищем для больных, поможет и мне.

– А ты уверена, что помогла тебе?

– Больше, чем уверена. Да, мне помогла пещера, но и ты мне помог. Если бы не ты, я бы никогда не знала о существовании пещеры.

– Пустяки, – уставшим голосом ответил старик.

– Мне даже неудобно стоять перед тобой, Миша, зная, что ты глубоко в душе можешь осуждать меня за мое малодушие. Ты, человек, который прошел такое, и все же остаешься тем, который по сей день помогает другим. А что касается меня, то я раскисла, словно квас хлебный.

Обратно в село Миша и Мэри возвращались молча. У Мэри все время крутились картины перед глазами, которые рассказал ей