Тригон. Изгнанная (СИ) - Дэкаэн Ольга

Закусив нижнюю губу и стараясь не потревожить больную спину, она медленно стягивает с себя верхнюю часть комбинезона, оставаясь в одной промокшей от пота майке, и забирается на стол. Когда Вара жестом приказывает ей лечь лицом вниз, послушно растягивается на жёстком дереве, а в голове бьётся лишь одна мысль: «Как же я сейчас уязвима!»

А вскоре скрип лестницы и лёгкие шаги возвещают о том, что к ним присоединился кто-то третий. И этот кто-то, не издав ни единого звука, долго и скрупулёзно возиться с её спиной. Боль такая, что хочется завыть в голос, но Вара лишь тихо объясняет, что рану сначала нужно очистить. Гоминидка права и Тилия лишь надеется, что попала в хорошие руки и ей не занесут инфекцию, не сделав ещё хуже. Когда всё те же руки аккуратно смазывают место ожога чем-то прохладным, она с удивлением отмечает, что боль постепенно проходит.

— Выпей, — слышит Тилия уже знакомый требовательный голос и тут же тощие руки с невероятно длинными пальцами подносят к лицу наполненную до краёв деревянную тару. Даже не успев понять, что её уже второй раз за день пытаются усыпить, она проваливается в сон.

В первое мгновение, открыв глаза, Тилия не понимает, где находится. Она приподнимает тяжёлую после сна голову, обводит посоловевшим взглядом пустую хижину, втягивает носом пряный запах трав и тут же воспоминания вихрем врываются в сознание. Она в лагере облучённых! Медленно — спина ещё побаливает, хоть это и несравнимо с тем, что она испытывала раньше, — сползает с кушетки и, приблизившись к одной из стен, сквозь щель с тревогой разглядывает оживший лагерь.

Судя по тому, что солнце уже пересекло открытый участок неба и скрылось за противоположной — западной стеной Долины, её сон длился не один час. Её блуждающий взгляд останавливается на очаге в самом центре поляны, где на вертеле коптится тушка неведомого Тилии животного и капли жира с шипением падают на раскалённые докрасна угли, выплёвывая вверх искры, и взметая клубы белого дыма. Незнакомый, будоражащий аромат тут же проникает в ноздри, громким урчанием в животе напоминая о том, что последний раз она ела ещё вчера перед отбоем.

Сколько бы Тилия ни пряталась от любопытных взглядов, сколько бы ни опасалась того, что могут сделать с ней облучённые, она понимает, что тянуть бессмысленно — рано или поздно ей всё равно придётся выйти.

«Ну не съедят же меня, в самом деле!» — успокаивает она себя и, сделав глубокий вдох, выбирается наружу, боковым зрением отмечая, как несколько нечёсаных голов тут же с любопытством поворачиваются в её сторону.

— Ну как, отдохнула? — доносится до неё уже знакомый женский голос, а цепкий взгляд угольных глаз пристально скользит по лицу. Как гоминидка умудряется подкрадываться так незаметно, всё ещё остаётся загадкой.

— Да, спасибо, — отзывается Тилия, испытав облегчение при появлении Вары, рядом с которой она чувствует себя в относительной безопасности. — Я не успела поблагодарить ни тебя, ни того, кто обработал рану.

— Сначала тебе нужно поесть, — небрежно отмахивается гоминидка, жестом приглашая её занять свободное место рядом с собой и ожидая пока приготовится еда.

Стоит только Тилии опуститься рядом, она тут же понимает, что совершила ошибку: жар от костра даже на расстоянии нескольких десятков шагов просто невыносим. К такому ей, жительнице Башни, никогда не привыкнуть. Она, как, и, наверное, каждый к колонии, знала, что у облучённых за почти три столетия выработался иммунитет к резким перепадам температуры, и им легче переносить жару днём и дикий холод ночью. Ей же такой милости ждать не приходилось, вся её избранность закончилась ровно тогда, когда она покинула безопасность Башни.

Чтобы хоть как-то отвлечься от терзаемого чувства голода, она переключает своё внимание на облучённых, которые громко переговариваясь, группами рассаживаются на свободные места. Каждая деталь в их внешности, каждый изъян врезается глубоко в её сознание, оставляя там свой неизгладимый след. Ей жаль всех этих несчастных, они не должны нести ответственность за ошибки своих предков, но и она не виновата в том, что в отличие от них, не имея видимых глазу патологий, угодила в один с ними адский котёл. Но ради выживания, она готова смириться с тем, что какое-то время ей придётся видеть облучённых и их затронутые болезнью тела. О том, что она застряла в Долине на всю оставшуюся жизнь, даже думать не хочется.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Спустя какое-то время начинает казаться, что вся Долина стеклась сюда, предвкушая пир. Гоминиды смеются, галдят, подшучивают друг над другом и выглядят вполне довольными жизнью. В общей столовой её уровня такое вряд ли увидишь. Там в огромном стерильном помещении, заставленном всегда отталкивающе-холодными на ощупь металлическими столами и такими же скамейками, всегда тихо. Даже малый ребёнок знает, что негласные правила Башни требуют беспрекословного соблюдения порядка: никаких разговоров во время еды, никаких посторонних звуков, кроме монотонного дребезжания ложек о жестяную посуду.

Она никогда не любила то место: с постоянными очередями, затёртыми до блеска подносами и засаленными карточками, без которых в Башне было не обойтись. Иногда, когда родители давали ей такие, она долго и с интересом разглядывала маленькие бумажные прямоугольники, пытаясь угадать, в чьих руках они побывали раньше. Некоторые были с отметинами: мелкими надписями от руки, колонками цифр… где-то даже не хватало уголка. Всё это, словно в память о себе, оставили прежние владельцы.

Но ещё больше её раздражали молчаливые тройки милитарийцев, спина к спине, следившие за порядком в столовой и людская толпа, сновавшая мимо с наполненными лишь на половину подносами, словно вода, обтекающая застывшие фигуры в чёрном: боясь приблизиться, не смея посмотреть, а тем более заговорить. От одного только воспоминания о карателях, место укола на внутренней стороне предплечья тут же начинает зудеть.

Когда все в сборе, тощая гоминидка первой зачерпывает в кружки воду и набирает в две деревянные миски еду со стола. Большая часть гоминидов не двигается, выжидая пока нагруженная снедью Вара снова не занимает своё место на бревне и Тилия вдруг по-новому смотрит на ту, что совсем недавно спасла ей жизнь. Неужели так выглядят лидеры? Но сколько ни старается, разглядеть в этой помеченной радиацией гоминидке то, что могло бы указывать на безграничную власть, не может.

В этом тоже было отличие в их укладах жизни. Тех, кто стоял у руля власти Нового Вавилона, можно было заметить издали: пурпурные одеяния — отличительный знак Совета, белоснежные — кураторов, тёмные, как ночь — карателей. Но ничего этого у тощей облучённой, расслабленно сидящей бок о бок с Тилией, не было, и, тем не менее, для тех, кто её окружал, она определённо являлась лидером.

— Что никогда не ела мяса? — видя её замешательство, тихо смеётся Вара, от чего и без того узкие глаза превращаются в щели.

Когда гоминидка небрежно стаскивает с черноволосой головы тёмную, лёгкую ткань и, как и остальные, руками принимается за еду, Тилия поспешно отводит глаза. К такому ей, наверное, никогда не привыкнуть.

— Ешь, Тилия, у нас праздник, в ловчую яму попалась хорошая добыча. Мы редко так наедаемся… У нас правило: не брать больше, чем сможем съесть за пару дней, мясо лучше приготовить сразу… слишком быстро протухает.

Чтобы не обидеть свою собеседницу, она всё же решается и отправляет в рот самый маленький кусочек. Для неё такая еда в новинку. Дома они получают, присылаемое из Белатерии мясо лишь раз в неделю и то в виде консервов, нашпигованных солью. И сейчас стоит только Тилии начать жевать, жёсткие волокна тут же застревают в зубах, а желудок, непривычный к такой еде, начинает бунтовать. Но Тилия не подаёт вида. Если она хочет выжить, придётся: есть их пищу, чем бы она ни была раньше, спать в одном с ними лагере, работать бок о бок, чего бы это ни стоило.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«И попытаться не стать такими, как они», — напоминает она себе, отправляя в рот следующий кусок и уговаривая себя, что это огромный, пусть даже мутировавший, кролик. Слабое утешение, ведь всем известно, что практически все животные, размером больше крысы, рогатого молоха или безногой ящерицы вымерли: либо погибли во время бомбёжек, либо были съедены в первые, самые голодные годы после окончания войны.