Кинокава - Савако Ариёси

Бродячие танцоры, наверное, уже добрались до Сонобэ, барабанов больше не было слышно. По пути домой Хана хотела заглянуть в «Синъикэ», но подумала, что муж непременно сочтет этот поступок грубым нарушением приличий, ибо по традиции Косаку должен первым явиться к ним с официальными новогодними поздравлениями. Спускаясь по каменным ступеням храма, она заметила мужчину и женщину, которые шли по тропинке от «Синъикэ». Приглядевшись, Хана поняла, что это Косаку и Умэ.

Кто надоумил Косаку навестить Матани в праздник Нового года вместе со своей служанкой? Неужто он совершенно лишился рассудка? Хана глазам своим не могла поверить. Казалось, она целую вечность простояла на месте, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой от пережитого потрясения. Косаку шел впереди, потом развернулся и сказал что-то Умэ, та робко ответила. Через некоторое время парочка как ни в чем не бывало продолжила путь. Вскоре Косаку снова остановился поговорить с Умэ – наверняка отчитывал ее за то, что она слишком медленно идет.

Умэ казалась совсем крохотной рядом со своим высоким сухопарым хозяином. Ей приходилось чуть ли не бегом за ним бежать, но она все равно не поспевала за его быстрым шагом. Косаку опять развернулся к ней.

Хана все глядела и глядела на тропинку, пока две фигурки не скрылись из виду. Интуиция подсказывала ей, что отношения между этими двумя зашли слишком далеко, чего, собственно говоря, и опасался Кэйсаку. В груди у нее похолодело, хотя это открытие не застало Хану врасплох. Она еще в первый свой визит к деверю поняла истинную природу его отношений с Умэ.

Однако Косаку не вышел поприветствовать ее вместе с остальными, когда она вернулась домой.

– Косаку уже ушел? – удивилась Хана.

Служанки сказали, что он еще не появлялся. Хане стало любопытно, куда же в таком случае направились эти двое. Они должны были прийти намного раньше ее. Или парочка решила подождать с поздравлениями и уехала в город? Хана как раз перебирала в голове всевозможные варианты, когда Косаку переступил порог дома. Один.

– С Новым годом!

– Это ты, Косаку? Мы ждали тебя. Хана, налей ему сакэ.

Кэйсаку горел энтузиазмом, желая как следует отметить первый Новый год с момента разделения семьи. Косаку кротко принял тёко из дрожащих рук Ханы – она никак не могла справиться с обуревавшими ее эмоциями.

– Погости у нас до третьего. Ужасно справлять Новый год в полном одиночестве.

– По правде говоря, мне всегда было наплевать на Новый год. Я не могу пить как ты, растягивая удовольствие на несколько дней. И пойти мне особо некуда. От рисовых лепешек меня уже тошнит. И вообще, мне все равно, быть одному или в толпе, новогодние праздники – скука смертная!

– Ты действительно так думаешь? – Кэйсаку расхохотался. Похоже, чудачества брата позабавили его.

Раньше Кэйсаку частенько приходил в ярость, глядя на вечно угрюмого Косаку. Однако теперь, когда у каждого имелся свой собственный дом, Кэйсаку был рад встретить Новый год в компании младшего брата.

– Думаю, я все же останусь у вас на несколько дней.

– Мы будем только рады, – любезно улыбнулась Хана.

– Хочешь попробовать рисовых цветочков, дядя? – Сэйитиро был счастлив видеть любимого дядюшку и радостно скакал вокруг него. Как ни странно, только взрослые сторонились Косаку, дети же его просто обожали.

– Если ты снимешь все рисовые цветочки на празднике, остальные дни покажутся слишком грустными, – строго сказала Хана.

– Ну хоть одну веточку, а?

– Думаю, одна веточка роли не сыграет, – заступился за мальчика Косаку.

Похоже, он был не таким злым, как казалось, если так легко находил с детьми общий язык.

«Цветочки» представляли собой розовые и желтые рисовые пирожные, подвешенные на ивовые веточки, словно коконы шелкопряда. Ими традиционно украшали дом во время празднования Нового года. Дети не сводили глаз с этого лакомства, красовавшегося у входа в каждую комнату. Однако первые семь дней нового года родители не разрешали малышам срывать их.

Хоть Сэйитиро и был маленьким, он прекрасно знал, что ни один взрослый в доме не посмеет перечить дяде. Кэйсаку прищурился и с любовью смотрел, как сынишка облизывает висящие на веточке сласти. Он был уверен, что мальчик вырастет мудрым мужчиной. А вот Хана придерживалась совершенно иной точки зрения. В ее сердце прокрался страх, словно змея, которая нашептывала ей, что сын ест пирожные не так, как полагается. Нормальный мальчик даже адзукиан лизать не станет, а откусит и прожует.

Поток посетителей не прекращался. Кроме арендаторов, многие жители деревни издавна каждый год приходили к Кэйсаку с визитами. Услышав, что он собирается баллотироваться в собрание префектуры, старейшины пришли выразить ему свое уважение. Веселье било ключом, особенно когда появились подвыпившие и шумные члены Общества молодых людей. Кэйсаку с улыбкой подливал сакэ всем гостям без исключения.

Хана не садилась за один стол с мужчинами, но время от времени заглядывала к ним проверить, все ли в порядке. Поприветствовав гостей, она сразу удалилась в соседнюю комнату восьми татами, где Ясу и Косаку сидели у котацу[51] и спокойно вели беседу.

– Вам не следует все время носить эту старомодную прическу марумагэ, матушка. Как насчет модной укладки?

– Кэйсаку мне то же самое говорит. Сакико всякий раз уговаривает попробовать что-нибудь другое, когда приходит раз в месяц с визитом. Но мне как-то неловко экспериментировать. – Ясу моргнула подслеповатыми глазами. – Мне кажется, в наши дни в большом почете кагэцумаки.

– Но это же плебейская прическа, матушка!

– Правда?

– Правда. Ее носят служанки, которые работают в домах свиданий, разве можно считать ее элегантной? В следующий раз попросите Сакико причесать вас по-новому.

– Я подумаю об этом.

Хана включилась в беседу, а сама все это время думала об Умэ, которую совсем недавно видела с Косаку. Она никак не могла найти подходящий повод заговорить о девушке, но сдерживать любопытство больше не было сил.

– Если ты собираешься пожить у нас несколько дней, тебе надо было привести с собой Умэ.

– Это еще зачем? – фыркнул Косаку.

– Да ни за чем. Просто я подумала, что ей будет одиноко, ведь сейчас Новый год, вот и все. Посудачила бы с нашими служанками, – поспешила объясниться Хана, но было уже поздно: Косаку надулся и стал мрачнее тучи.

– Долг служанки – смотреть за очагом. Я отказываюсь выслушивать комментарии хозяйки дома по таким личным вопросам!

Хана принесла деверю свои извинения, Ясу постаралась помирить их, но ничто уже не могло удержать Косаку в родных стенах. Позднее Кэйсаку узнал об этом происшествии и очень разозлился, не в силах обратить все в шутку и сказать, что брат всегда такой. Ясу все вздыхала и вздыхала, приговаривая, что ее сыну, видно, не суждено излечиться от упрямства.

Так Хана получила достоверное доказательство того, что Косаку влюблен в Умэ. Тем не менее она прекрасно понимала: он никогда в жизни не признается, что полюбил девушку, которую ввел в свой дом служанкой.

Теперь, доподлинно зная, что Косаку и Умэ находятся в близких отношениях, Хана попыталась избавиться от собственного наваждения. При воспоминаниях о том, что в свое время Косаку притягивал ее, Хану накрывала волна стыда, сравнимого разве что с позором, пережитым ею на пороге дома деверя, когда она на глазах у Умэ выпила сырое яйцо. Но все же самолюбие Ханы было удовлетворено – ведь она первая разгадала истинную природу взаимоотношений Косаку с его служанкой… вполне возможно, даже раньше самого Косаку.

Побывав летом в «Синъикэ», Хана заметила, что брови Умэ поредели, и заподозрила, что та беременна, но только сейчас решилась доложить мужу о своих наблюдениях. Хана долгое время размышляла над сложившейся ситуацией. Посоветоваться она не могла ни с кем, в том числе и с Ясу. Становиться причиной разрыва в отношениях Умэ и Косаку ей не хотелось, значит, надо было действовать осторожно.

– Ты уверена? – ужаснулся Кэйсаку.

К превеликому удивлению Ханы, муж полностью утратил самообладание.

– Никто не может быть абсолютно уверен, пока не поговорит с самим Косаку, но мне кажется, что я права.

– О чем он только думает! Это же будет настоящий скандал! Немедленно отошли Умэ домой. Потом решим, что делать дальше.

– Если мы отошлем ее домой, все об этом узнают. Так что огласка в любом случае неизбежна. Вопрос заключается только в том, произойдет это сейчас или чуть позже, вот и все.

– Да, хладнокровия тебе не занимать. Если Косаку действительно сделал этой девице ребенка, мне, скорее всего, придется серьезно задуматься над тем, чтобы оставить пост старосты деревни, а о политике вообще надо будет забыть.

Кэйсаку был прав. В обмен на абсолютную власть глава семейства вынужден взваливать на свои плечи груз ответственности за каждого родственника. Неблагоразумный поступок Косаку полностью разрушит репутацию старшего брата. С мечтами о будущем можно распрощаться раз и навсегда.