Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

с самого начала? – Но время для этого аристократа уже давно упущено: Дин-гун этого не поймет, как не понимают сегодня Конфуция все «научные исследователи». Более того, влиятельный Дин-гун может подумать о Конфуции не совсем хорошо: как о каком-то выдумщике-хитреце, или, что еще хуже, – как о человеке, у которого не совсем в порядке с головой. И Конфуций отвечает исходя из духовного уровня вопрошающего, но так, чтобы в этом ответе сохранилась правда. То есть его ответ имеет двойной смысл: Дин-гун поймет, как он знает, а какой-то знающий человек – так, как это есть на самом деле.

Приведем понимание этих слов Дин-гуном. Государь, когда он отдает распоряжение своим чиновникам, всегда использует соответствующее ритуальное поведение, которое принято с давних пор: облачается в особый наряд, произносит соответствующие словесные формулировки, использует обязательный интерьер (ведь не в бане же такое происходит и не на лесной полянке?!), производит какие-то специальные жесты или движения (напр., особые поклоны), использует специальные атрибуты, например, нефритовый скипетр, и т. д. Весь этот комплекс поведения правителя, который чиновник и воспринимает, причем, от самого своего рождения, как «ритуал» (для него это что-то древнее, укорененное в веках, магическое и даже «устрашающее»), – все это как бы «обязывает» чиновника подчиниться словам монарха. Чиновник «служит» (но не «совершает жертвоприношение»!) правителю потому, что обязан быть «предан престолу» (чжун), или быть «верным» правителю, как сын всегда предан своему отцу.

Правильное же понимание этих слов Конфуция (с учетом использования его же процедуры «исправления имен») выглядит совсем иначе. Когда Конфуций говорит о Ли, он включает в это определение те действия человека, которые призваны реализовать в нем весь комплекс «внутренней культивации благодати» (формулировка В. М. Крюкова), – т. е. все те действия, которые состоят, в свою очередь, из чжэ Дэ – «выявления Дэ», шу Дэ – «очищения Дэ» и мин Дэ – «просветления Дэ». Без всего этого ритуал для Конфуция – это «пустое место». Но если это действительно так, в таком случае понятие Ли включает в себя также передачу подчиненным Дэ (во время процедуры дарения, во время пиров с ритуальным возлиянием вина), но также и управление своими подчиненными с помощью уже известного читателю вэй и. И когда Конфуций говорит Дин-гуну о «приказании», он имеет в виду это вэй и – «бескровную диктатуру» государя (в идеале, конечно, Сына Неба), с которой внутренне соглашаются все сановники, потому что знают на собственном опыте и Дэ, и вэй и, и связь правителя с Небом-Тянь. Ну а ши в ответе Конфуция – это то самое ши, о котором мы вели речь в прошлом суждении, т. е. это ши подлинное, осознаваемое самим подчиненным как истинное.

А что такое чжун в представлении Конфуция? Это не просто абстрактная «верность» или «преданность» правителю, которая в позднем Китае не стоила и «ломаного гроша». По своему рисунку этот иероглиф принадлежит ко времени Раннего Чжоу. Он состоит из двух знаков: сверху – уже известное нам чжун – «середина» (рисунок квадрата, разделенного посередине вертикальной линией, выходящей за пределы этого квадрата). А снизу – синь («сердце»). В древности такое слово (чжун) – «верность», «честность» – могло иметь отношение только к духам, а не к какому-то «правителю» на земле. И означало оно – «верность [духам]», и следование их духовному миру – как точно к цели следует стрела, выпущенная хорошим стрелком. В принципе, статус Сына Неба соответствовал положению материализованного «духа верха» на земле, поэтому слово чжун по отношению к Сыну Неба использоваться могло. Все чиновники Раннего Чжоу такую искреннюю «верность духам» имели, а те, кто в этом качестве отличался, без сомнения считались «сумасшедшими» и обязательно выдавливались из высшего света, как ненормальные или «полу-варвары». Непреложным доказательством существования духов считалось получение от них Дэ в ответ на обращение к ним.

И обращая свой взор к далеким чжоусцам – к Сыну Неба и его аристократическому двору – мы можем только позавидовать удивительному гармоничному состоянию их внутреннего мира, позавидовать утонченности восприятия ими бытия во всем его многообразии, включающем невидимый мир духов, – и безмерно удивиться тому, ка́к могли люди, жившие 3000 лет назад, быть выше нас, сегодняшних, по всем истинно человеческим нравственным качествам. Наши «верность», «честность» «правдивость», которые мы сегодня относим к отношениям в человеческом мире, – это те чувства, которые древние испытывали по отношению к духам. И если эти их чувства были искренними – но иначе Дэ никогда бы не состоялось – в таком случае и отношения между «земными» людьми автоматически строились бы на базе или исходя из наличия в человеке этих чувств. А следовательно, не могло быть такого, что к своему аристократу, например, этот человек был искренним, а по отношению к сельскому китайцу – лгуном. Сердце человека – это не одежда в гардеробе. Это были люди, несравненно более счастливые, чем мы со своими «гаджетами» в карманах, – они твердо знали, для чего живут на земле, и что их ждет после смерти. Для того чтобы вернуть на землю их время, – надо возродить Дэ.

Итак, подлинный ответ Конфуция, в отличие от его упрощенного понимания, основан исключительно на представлении о мире духов, – как существующем и транслирующем «вниз» главные смыслы человеческого бытия. Причем, все это не являлось тайной ни для правителя Раннего Чжоу, ни для его подчиненных: они прекрасно осознавали свое зависимое положение от «духов верха» и строго соблюдали эту «сквозную» субординацию здесь, на земле. Ведь все знали, что в недалеком будущем они сами станут «духами верха». И именно поэтому выражение «верхи-низы» – шан-ся – охватывало или проходило сквозь весь осознающий себя мир – как мир «духов», так и мир людей.

Для таких людей «загадка» Конфуция в виде вопроса: «Кто выходит не через дверь?» (т. е. «дверь Смерти» – Г. Б.), зафиксированная в одном из суждений Лунь юя, – это всего лишь простенькая «считалочка» для детского сада. Но два с половиной тысячелетия после Конфуция эта «считалочка» так и оставалась подлинной «энигмой» как для самих китайцев, так и для всей «профессуры» человечества.

В мире все перевернулось «с ног на голову»: те, кто во времена Раннего Чжоу считались «сумасшедшими» и изгоями, через стилетия взяли в обществе верх и стали жить, исходя из своих животных земных интересов. И если Раннее Чжоу по праву считается «золотым веком» Китая, то мир сегодняшний – это бесконечный обман, разрушительные войны, убийства, тотальная коррупция, нравственное разложение, несправедливость, насилие и ненасытная алчность «сумасшедших». И любому здравому наблюдателю ясно: такой мир или бесследно исчезнет, захлебнувшись в собственных испражнениях, или он должен измениться в