Ангелочек. Время любить - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Разрази меня гром, что за тарабарщина! — воскликнул горец. — Я — аристократ! Ты что-нибудь понимаешь, женушка?

— Прекрати, Жан! — проворчала Албани. — Хватит язвить. Принесу лучше яблочного сока. Анжелина права: зачем ты изображаешь из себя грубияна? Каждый раз, когда у нас гости, ты портишь мне удовольствие.

— Э, я не всегда порчу его, твое удовольствие! — тихо возразил ее муж.

Албани покраснела и не смогла сдержать слез от обиды. Луиджи стало жаль женщину, и он поспешил, причем довольно ловко, переменить тему разговора. Он выбрал единственный сюжет, который был способен успокоить задиристого хозяина дома и вернуть ему хорошее настроение.

— Возвращаясь к своему социальному происхождению, хочу уточнить, что в течение многих лет я бродил по дорогам юга Франции, бывал я и в Испании. Я зарабатывал себе на жизнь игрой на скрипке. Часто я присоединялся к дрессировщикам медведей или ярмарочным жонглерам. Сегодня вечером, перед сном, мы с Анжелиной вам расскажем, как нас свела судьба, но сейчас я хотел бы поведать вам об одном удивительном вечере из своей жизни акробата. Вернее, об одном удивительном утре. Я провел неделю в Мирепуа, очаровательном городке, где живут щедрые зеваки, всегда готовые развязать свои кошельки. Потом я собирался возвратиться в Масса, где один мой друг должен был приютить меня в своем доме. По дороге я решил добраться до руин замка Монсегюра, небывалую красоту которых мне расхваливал поэт, встреченный мною случайно.

Луиджи ненадолго замолчал, тронутый вниманием слушателей. При упоминании о Монсегюре Жан Бонзон стал суровым и собранным. Он не отводил взгляда от своего гостя, сгорая от нетерпения услышать продолжение рассказа.

— В сумерках я дошел до подножия ската. Именно так местные жители называют эту гору причудливой формы. Это происходило в конце июня 1878 года. Еды у меня было достаточно. Я поднялся к замку, резко выделявшемуся на фоне розового неба. Сам замок позолотили лучи уходящего солнца. Какая-то непреодолимая сила заставляла меня пробираться между обломками скал и кустарниками. До наступления ночи я добрался до вершины. Очутившись там, я испытал глубокое чувство удовлетворения. Надо вам сказать, что в то время я был неисправимым бродягой, разыскивавшим семью. Ничто не могло удержать меня на одном месте. Я вел разгульный образ жизни, полагаясь на доброту женщин, которых легко было разжалобить, и тогда они дарили мне фрукты или хлеб вкупе со своей улыбкой… Но я отвлекся. Итак, я оказался в Монсегюре, между стен, которые на протяжении нескольких столетий разрушали дождь, снег и ураганный ветер. Я чувствовал себя защищенным вдали от человеческой низости, от всяких превратностей нашего мира. Моя вера, столь часто улетавшая от меня, обрела силу. Я помню, что горячо молился, стоя на коленях на плоском камне, опьяненный ароматом самшита. Я молился, я просил Небеса, столь близкие ко мне, направить меня на истинный путь, на тот, по которому я, ничего не знающий о своем происхождении, получивший в наследство только имя Жозеф и золотой медальон с двумя инициалами, буду идти не один.

Потрясенная Анжелина вздрогнула, представив себе, как Луиджи стоял один-одинешенек на горе, которую многие считали священной.

— Я любовался бескрайним горизонтом, великолепным зрелищем, когда туман покрывал ярко-зеленые сосняки. Мои глаза были устремлены в вечность. Наконец наступила ночь. Я даже не дотронулся до своих скромных припасов. Испытывая глубокое умиротворение и безмерную радость, я заснул посредине внутреннего двора замка. На рассвете меня разбудило пение птиц, и я стал свидетелем явления редкой красоты. Вставало солнце, и его ярко-красные лучи проникали сквозь бойницы, озаряя камни. Небо было сиреневым, как первые весенние цветы. Казалось, сама десница Божья зажгла все эти сверкающие огоньки. Я расценил это как ответ на мои молитвы. Думаю, так оно и было. И тогда я взял скрипку и сыграл вот эту мелодию…

Акробат проворно встал перед своими немногочисленными слушателями, завороженно смотревшими на него. Он вынул инструмент из футляра и сыграл меланхоличную и одновременно радостную мелодию, напоминавшую провансальскую песню, столь дорогую сердцу жителям Арьежа.

На глазах Жана Бонзона заблестели слезы, но горец не желал поддаваться чувствам и поэтому встал, держа в руке стакан.

— Браво! Ты, парень, настоящий аристократ среди трубадуров, — заявил он. — Давай выпьем! Своей болтовней ты вывернул мне все кишки!

— Нет, Жан, нет! — простонала Албани, очарованная этим трогательным признанием. — Это вовсе не болтовня! Как тебе не стыдно?! Мсье Луиджи, не обращайте внимания на моего мужа. И что же это был за ответ?

— Сейчас я вам объясню. Этот ответ, который вас так заинтриговал, имеет человеческий облик, причем весьма изящный. Это произошло в том же году, в начале зимы, в Масса, в ярмарочный день. Я был в своем костюме акробата, в старой куртке из волчьей шкуры, а в ухе у меня была медная серьга. Чтобы заработать несколько су, я играл на скрипке, стоя рядом с дрессировщиком медведей, весьма довольным своей выручкой. Несчастное животное неуклюже плясало, а дрессировщик держал его за цепь, другой конец которой был привязан к кольцу, продетому в нос. Толпа представлялась мне скученной серой массой, поскольку состояла из мужчин и женщин, одетых во все темное. На меня напала меланхолия. Снегопад усиливался, небо стало свинцовым. И вдруг в толпе я заметил девушку. Мое сердце было готово выпрыгнуть из груди, поскольку мне показалось, что эта барышня озарила своей красотой унылое холодное утро. Я был очарован. У нее были фиолетовые глаза, светло-фиолетовые, и волосы, достойные самой Авроры, — темно-рыжие. Это была Анжелина. Но поскольку я тогда не знал, как ее зовут, я нарек ее Виолеттой. Это и был чудесный ответ на мои молитвы.

Потрясенная молодая женщина одарила Луиджи взглядом, преисполненным благодарности. Она с трудом сдерживала желание броситься ему на шею и расцеловать его в присутствии дядюшки и тетушки. В конце концов она послала к черту целомудрие, подошла к нему и обвила руками его шею. Он прижал ее к себе и закружил по комнате.

Албани восторженно хлопала в ладоши. Что касается Жана Бонзона, то он проворчал:

— А этот пирог, мы будем его есть? Да или нет? Ты еще успеешь нам поиграть на своей скрипке. Эй, племянница, оставь в покое своего болтуна!

Анжелина и Луиджи сели, держась за руки. Все четверо с удовольствием ели сытный пирог, разговаривая на общие темы.

— Дядюшка, я хочу навестить Коралию, — сказала Анжелина, когда все поели. — Я могла бы оценить ее состояние и, возможно, понять, как скоро начнутся роды.