Соседи (СИ) - Коруд

точно. Я хочу, чтобы он был с тобой.

Совсем легкий. Скрученная бумага поддалась подрагивающим пальцам, и на ладонь выпала деревянная подвеска на тонком кожаном шнурке. Маленькая, странная, словно бы потёртая временем и чьими-то пальцами фигурка непонятной птицы. Уля подняла на отца вопрошающий взгляд.

— Это птица гаруа. Позавчера перед отъездом один орочи{?}[Тунгусо-маньчжурский народ, живут в Хабаровском, Приморском краях; коренной малочисленный народ] мне её подарил. Сказал: «Отдашь своему ребенку». Я сразу о тебе подумал, — в подтверждение сказанному отец кивнул — медленно, уверенно. Будто не хотел, чтобы она хоть на мгновение засомневалась, о ком он тогда думал. — А еще сказал, что сам шаман над ней когда-то камлал{?}[Камлать — ворожить, выкрикивать заклинания под удары бубна или хлопанье в ладоши]. А их, знаешь, совсем почти не осталось, шаманов.

Наверное, недоумение в её глазах отразилось неподдельное, потому что папа терпеливо пояснил:

— Это амулет, Уля. Оберег. Орочи использовали фигурки птицы гаруа для защиты своих детей от злых духов. Пытались через фигурку передать ребенку лучшие качества гаруа. Её сущность сходна с сущностью мифической птицы феникс, а феникс, ты знаешь, является символом обновления, возрождения и вечной жизни. Пусть будет с тобой.

«Феникс?.. Как у него?»

Не то чтобы она слепо доверяла амулетам, но… Отец всегда с огромным уважением относился к традициям коренных народов, жизнь положил на изучение их культуры, быта и верований. Он являл собой неиссякаемый источник историй и сказок, привезенных с Севера, Сибири и Дальнего Востока, и в детстве Уля слушала их, открыв рот и развесив уши. Кстати, не одна она: если дома папу заставал Егор, то тоже просил что-нибудь интересное рассказать. Серьезность, с которой отец сейчас говорил об этой птице, подкупала.

— Спасибо… — пробормотала Уля, вешая подвеску на шею. — Значит, ты все ещё занимаешься этнографией?

— Это ведь моё призвание, дочь. Пока на пенсию не попросят, буду заниматься. Я же с твоей матерью как познакомился? — усмехнулся он. — Приехал на Камчатку эвенов{?}[Коренной народ Камчатки] изучать. Влюбился и забрал её в Москву.

— Я помню… — сдержанно кивнула Ульяна. Эта история всегда очень ей нравилась, потому что в её голове выглядела невероятно романтично. Чуть ли не сказкой, в которой принц увозит в столичный замок простую девушку с края Земли. Впрочем, выпускницу кафедры русской филологии психолого-педагогического факультета Камчатского государственного университета «простой» назвать можно очень условно. Папа вот не устоял.

— Кстати, в сентябре к бабушке поеду, — немного помолчав, добавила Уля. Вдруг стало интересно, что он на это скажет.

— Правда? — казалось, новостям отец обрадовался. Они всегда были в ладах. От бабушки Уля ни разу не слышала в его адрес ни одного дурного слова, и он платил ей той же монетой. — Одна? Или с матерью?

Уля ободряюще усмехнулась сама себе. Честно говоря, мысли о путешествии в одиночестве начали щекотать нервишки, ведь до этого она выезжала куда-то только с мамой. Растущим беспокойством в груди отзывалось понимание, что мать до сих пор не в курсе её грандиозных планов. Мало ли… не отпустит.

— Одна. Мама всё еще работает, у неё учебный год как раз начнётся, — повела она плечами. — А бабушка что-то у нас сдает.

— Я рад слышать, что Галина Петровна ещё… держится, — кивнул папа. — Передавай от меня привет, если, конечно…

— Передам.

Уля замолчала и испытующе уставилась на отца. Ответ на главный вопрос до сих пор не прозвучал, но она знала, уже была уверена, что не уйдет отсюда, пока его не получит.

— Ты ждешь… — мгновенно поняв причину повисшей в разговоре паузы, тяжело вздохнул он. — Дочь, сейчас это может звучать как оправдание. Это может оказаться сложно понять. Но прошу тебя… Ты уже взрослый человек. Попробуй.

Резко откинувшись на спинку кресла, он сложил руки на груди, прикрыл веки, опустил голову и спрятал лицо. Настала его очередь признаваться в том, что внутри. Расцепил замок рук, потер седые виски и распахнул глаза.

— Я ушел, потому что моя жизнь с твоей матерью стала невыносимой. Потому что казалось, что еще чуть-чуть — и я сопьюсь или… причиню кому-нибудь из вас непоправимый вред. Этого я боялся больше всего, — мотнул он головой. — Мы с твоей мамой прожили вместе добрых пятнадцать лет. И за эти годы её авторитаризм и паранойя проявились во всей красе. Я женился совсем на другой женщине, Ульяна. Совсем на другой…

Папа замолчал, вглядываясь в её широко распахнутые глаза и, наверное, ища в них понимание. А Уля не знала, что там отражалось. В эти самые мгновения те жалкие кучки песка, что остались от возведенных ею в собственном мире за́мков, слизывало набежавшей волной.

— Возможно, если бы не работа, всё могло бы сложиться иначе… — чуть успокоившись, продолжил отец. — Она требовала отчитываться перед ней за каждый шаг, пыталась контролировать всё и вся. Не дай бог задержаться с работы на десять минут сверх положенного… Я уж молчу про командировки… Не дай бог отлучиться из кабинета и не взять трубку. Любовь испарилась, как не было, остались лишь вечные обоюдные попрёки. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. После твоего рождения беспочвенных обвинений в изменах прозвучало… Не сосчитать. Всех друзей растерял, близких. Последние лет пять моя жизнь напоминала мне ад. Мужиком себя я чувствовать перестал, эту роль у меня отобрали. Это унизительно, Ульяна, — с плохо скрываемой болью в голосе произнес он. Лицо за эти минуты изменилось до неузнаваемости. — Дочь, это был кошмар. Егор тебя гулять уводил, а у нас дома тарелки летали. При тебе старались держаться в рамках, конечно. Ну и… Вот так, дочь… Вот ответ на твой вопрос. Хотел тебя забрать, а потом подумал — куда? С командировками постоянными… Да и ты сразу дала понять, что от отца-предателя отказываешься. Полагаю, и она здесь постаралась…

Услышанное отказывалось укладываться в голове, прозвучало раскатами грома среди ясного неба. Может, её семья и не была эталонной, но самой Уле казалась самой лучшей, как, наверное, каждому ребенку. В их доме редко кричали, а если вдруг случалась ссора, то после мама или отец объясняли зарёванной дочери, что у взрослых так бывает. Иногда их сдержанные переругивания она слышала по ночам из своей комнаты. И тогда в тревоге с головой пряталась под одеялом. Да, бывало, по утрам за завтраком родители хранили гробовое молчание. Мама говорила, что просто никто еще не проснулся. Да, изредка по вечерам Черновы оставляли её у себя и телевизор делали погромче: тётя Валя шутила, что дядя Артём чуть глуховат. И включала ей «Спокойной ночи, малыши». А потом дядя Артём говорил, что