Соседи (СИ) - Коруд

class="p1">Колокольчик над входной дверью огласил помещение звоном, возвещая о приходе посетителя, и отец, резко обернувшись, обнаружил застывшую на пороге дочь. За минувшие годы жизнь успела оставить яркий отпечаток на его лице. Стрелки безжалостно бегут, часы тикают, ежесекундно удлиняя личные отрезки прошлого и укорачивая будущее, сжирая отведенное время. Люди неизбежно стареют. Если вы видите друг друга ежедневно, процесс протекает, кажется, незаметно. Но когда между встречами проходит сто лет, галоп жизни становится чудовищно, мучительно очевидным. И тогда сознание оглушает беспощадная правда: мы не вечны. Никто из нас, исключений нет. Наивные детские надежды на бессмертие родителей рассыпаются в прах. И… Однажды ты понимаешь: нужно успеть отдать им как можно больше собственной любви и тепла, пока они всё еще здесь.

Иногда понимание приходит очень поздно.

Последний раз Уля видела своего отца, когда ему было сорок два, и вот уже все пятьдесят. Прошло восемь лет. За которые от уголков глаз успели разбежаться глубокие лучики благородных морщин. За которые поседела щетина, посветлели густые брови, устал взгляд, чуть поблекла голубая радужка, ослаб волевой подбородок и значительно поредела копна волнистых волос. Очки в тонкой, фактически невидимой оправе папе шли: он и так всегда казался маленькой Уле очень умным, а сейчас — ну натурально профессор. Он сильно изменился. И в то же время — нет.

Ей достались его глаза.

— Кхм… Привет.

Ульяна не знала, куда девать взгляд. Наверное, потому, что свой, пристальный, отец с неё не сводил: медленно скользил по лицу, останавливаясь, кажется, на каждом его миллиметре. Чего в папиных глазах только не промелькнуло за эти мгновения: радость, сожаление, боль. Эмоции калейдоскопом сменяли друг друга, и её сердце, против воли разума откликаясь моменту, билось, как у зайца.

— Какая ты стала… — раздался взволнованный полушепот. — Совсем взрослая…

«Тебе кажется…»

Уля кое-как задушила в себе неожиданный порыв сделать навстречу еще несколько шагов и обнять, с трудом погасила желание вновь почувствовать вокруг себя его руки, как когда-то очень давно. И, кажется, её замешательство он заметил: по крайней мере, себя смог сдержать. Успокаивала лишь одна мысль: вряд ли отец всерьез рассчитывал, что она кинется к нему на шею. С горем пополам собравшись, Ульяна отодвинула кресло, села и в смятении уставилась на того, кто подарил ей жизнь, наполнил эту жизнь счастливыми мгновениями, привязал к себе, добился безусловного доверия и любви, а потом просто взял и ушёл. Лис в «Маленьком принце» Экзюпери говорил об ответственности за тех, кого мы приручили. Почему всё у них так сложилось? Двое самых близких… Что ими двигало?

— Ты тоже изменился, — негромко отозвалась она.

Отец усмехнулся, в глазах мелькнула легкая грустинка.

— Мы не молодеем. Спасибо, что позвонила, дочь… Не думал, что однажды вновь услышу твой голос. Что увижу.

— Почему?

Глупый, от стресса слетевший с губ прежде, чем она успела подумать, вопрос. Они с мамой приложили все силы, чтобы вычеркнуть его из своей жизни. Как бы Уля его ни любила, а простить ему решение их оставить не смогла. А может, не смогла потому, что слишком любила. Предательство от тех, кого слишком любишь, особенно болезненно. Понадобилось долгих четырнадцать лет и весь внутренний ресурс, чтобы попробовать принять новый расклад. Чтобы разрешить своей голове мысль, что отцу может быть нужен кто-то еще, кроме них, что он может еще кого-то любить. Чтобы эту мысль узаконить и с ней примириться. Чтобы перестать вспоминать, как долгое время плакала и кляла его мама. Чтобы осознать, что твоя собственная любовь до сих пор трепыхается в сердце, чтобы услышать её слабое дыхание. Чтобы вновь ощутить в себе желание заглянуть в отцовские глаза.

Поморщившись, папа горько улыбнулся:

— Знаешь, наверное, не было и дня, чтобы я не думал о тебе, — произнес он хмурясь. Две и без того заметные складки меж бровей превратились в каньоны. — Но настал момент, когда на смену желанию бороться за своего ребенка пришло смирение. Годы бесплодных усилий упрямо говорили об одном: все мосты сожжены. Я опустил руки и сдался. Отказался от попыток к тебе прорваться, сосредоточился на том, что у меня есть. Много лет я жалею об этом каждый день… — наступившую тишину разрезал глубокий вздох. — Я должен был проявить настойчивость, но пошел у Нади на поводу и оставил вас в покое. Прости меня. Если сможешь.

«Значит, ты жалеешь?..»

В папино бесхитростное раскаяние очень хотелось верить. И, вопреки горькому чувству обиды, что вновь поднялось внутри, Ульяна пробовала поверить. Очень осторожно. По пути сюда она пообещала себе попытаться его услышать и взять от встречи всё, что он будет готов ей предложить. Сегодня недомолвок не останется.

— И ты меня, — чуть помолчав, ответила Уля. Потребность проговорить свою боль и расставить все точки, отпустить его уже, наконец, или принять таким, каков он есть, вынуждала открывать рот и произносить рвущиеся из сердца, но застывающие на языке слова.

— За что? — отец удивился так искренне, словно и впрямь не допускал в собственной голове мысли, что и её есть за что прощать.

Ульяна прикрыла отяжелевшие веки, пытаясь унять подступающие к горлу слёзы.

— Не знаю. За подростковый максимализм, — дрогнувшим голосом произнесла она, не решаясь на него взглянуть. Заставить себя открыться, показать отцу, что творится у неё внутри, пока не получалось. — За то, что отказывалась нормально поговорить. Мне было… сложно, понимаешь? Все эти годы мне казалось… не знаю… что ты просто взял и бросил. Просто потому, что мы тебе надоели. Променял нас. И прикрылся каким-то убогим кризисом. Это же очень удобно — кризис! На него всё можно свалить! А теперь… У меня этим летом… — слова давались Уле с огромным трудом. — «Невозможно…» — В общем, теперь я хочу понять, что тобой тогда двигало. Объясни.

— Ты правда хочешь знать? — папин голос зазвучал сдержанно, спокойно, но ей чудились в нём нотки нерешительности.

«Значит, все-таки не кризис?..»

— Да… — ответила Уля тихо, распахивая ресницы. — Я думаю, да.

Пристальный, потухший взгляд из-под нахмуренных бровей сообщал Ульяне о том, что папу она озадачила. Казалось, сейчас он взвешивал все за и против её просьбы. А возможно, и нет. Возможно, отец пытался нащупать границы откровенности, за которые не стоит заходить.

«Я не маленькая, я смогу понять…»

— Может быть, услышав, что я тебе сейчас скажу, ты встанешь и выйдешь. И я не смогу тебя за это винить. Поэтому сначала, — папа залез в карман пиджака и, достав оттуда маленький конверт, протянул ей, — возьми, пожалуйста. Это тебе. Хабаровский край. Поселок Ванино, если совсем уж