Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

стандартной, часто независимой от индивидуальных качеств личности. И вот когда человек оказался поставленным в прямую зависимость от своей общественной судьбы, а стандартизация индивида стала вполне реальной угрозой, – именно тогда и родилось кино.

Оно чрезвычайно быстро и динамично завоевывало зрителя, становясь одной из наиболее доходных статей в экономике государства. Чем же объяснить, что до сих пор миллионные аудитории заполняют кинозалы и с душевным трепетом переживают момент, когда гаснет свет в зале и на экране вспыхивают первые кадры фильма?

Зритель, покупая билет в кино, стремится заполнить пробелы собственного опыта и как бы бросается в погоню за «утерянным временем». То есть стремится восполнить тот духовный вакуум, который образовался вследствие специфики его нынешнего существования, связанного с занятостью и ограниченного в контактах.

Суркова. Вы говорите, что зритель бросается в погоню за «утерянным временем», стараясь восполнить недостающий ему духовный опыт, но опыт можно восполнить также благодаря другим видам искусства: живописи, литературе, музыке… Хотя наш любимый Пруст с его долгими погонями «за утраченным временем», конечно, не может иметь и не имеет такого количества читателей, какое количество зрителей имеет кинематограф. Время становится все большим дефицитом, а потому, видимо, зрителю, проще и вольготнее догонять «утерянное время», плюхнувшись в удобное кресло кинотеатра: действительно, вовремя родившийся кинематограф помогает сообщить зрителю недостающий ему опыт, запечатленным в коротком времени, наиболее соответствующем ритмам нашей жизни… «Занятому» современному человеку, конечно, удобнее получать новый опыт в спрессованном и компактном выражении. Так что, явившись на белый свет в нужное время, кино начало не только «динамично завоевывать зрителя», но завоевывает зрителя именно своей динамичностью…

Тарковский. Которая оказывается тем привлекательнее, чем инертнее сам зритель… Во всяком случае, в отличие от кино, сущность всех остальных искусств человечество давно себе уяснило. И если сейчас все-таки продолжаются какие-то споры, то возникают они в связи с частными, текущими проблемами, выдвинутыми новым временем. Сейчас реакция зрителей на тот или другой фильм, выходящий на экраны, принципиально отлична от впечатления, которое производили ленты 20—30-х годов. Когда тысячи людей шли на «Чапаева», то это воодушевление, вызванное картиной, было тогда в полном и, как тогда казалось, естественном согласии с ее качеством. Ведь зрителям тогда предлагалось еще произведение искусства, которое поражало их своей новизной. Но если теперь зрители валом валят на какую-нибудь пресловутую «Анжелику», а «Земляничная поляна» или «Голый остров» идут в пустых залах, то профессионалы в недоумении разводят руками… Хотя сейчас уже, вроде бы, и не разводят, а, кажется, вполне смирились с существующей ситуацией, снисходительно согласные с тем, что лучшие картины просто не рассчитаны на зрительский успех…

Так в чем же дело? В падении нравов или в оскудении режиссуры?

Не в том и не в другом.

Просто то тотальное, захватывающее впечатление, которое ошеломило зрителя 30-х годов, объясняется всеобщей радостью восторженных свидетелей рождения нового искусства. Это новое явление, демонстрирующее новую целостность, новую образность, вскрывающее неизведанные аспекты действительности, поражало зрителей, становившихся страстными поклонниками движущегося изображения – фильма!

Около двадцати лет отделяют нас от нового, XXI века. За время своего существования, переживая спады и подъемы, кино прошло трудный и запутанный путь. Возникли сложные взаимоотношения между глубоко идейными и художественно богатыми фильмами и так называемой коммерческой продукцией. Пропасть между ними увеличивается с каждым днем. А вместе с тем то и дело рождаются картины, которым суждено остаться вехами в истории кинематографа.

Зрители стали дифференцированно относиться к фильмам главным образом в силу того, что кино само по себе, как новое и оригинальное явление, давно уже не поражает их, а разнообразие духовных запросов людей возрастает. У зрителя появились свои симпатии и антипатии. У художников кино стабилизируется круг своих зрителей. Это размежевание выражено порою предельно резко. И прекрасно: когда зритель способен уже не путать разные свои эстетические пристрастия, это свидетельствует о росте самосознания личности, имеющей теперь собственные вкусовые критерии.

А сам режиссер в свою очередь сосредоточивает внимание на все более углубленно интересующих его аспектах и проблемах действительности. Появляются верные зрители и любимые режиссеры – так что сегодня трудно рассчитывать на тотальный успех какого-нибудь одного фильма. Более того, такой успех – сегодня верный признак фильма, существующего в системе так называемой массовой культуры.

Кое-кто огорчается. Кивает на успехи советского кино 30-х годов и вздыхает, тоскуя по единству зрительского восприятия. Но прошлого, к счастью, не вернуть.

Все взаимосвязано – и размежевание зрителей и индивидуализация творческих задач режиссеров – и означает это лишь то, что кино развивается, усложняется его форма, призванная вбирать в себя все более глубокую проблематику, вскрывающую вопросы, объединяющие самых разных людей. Зрителей с разной судьбой, противоречивыми характерами и несхожими темпераментами. Сейчас невозможно представить себе единодушной реакции даже на самое, что называется, бесспорное явление искусства, глубокое, яркое, талантливое. Условием контакта между художником и зрителем должна стать возможность диалога между ними, диалога желанного и необходимого – для этого у собеседников должны проявиться общие интересы, общие склонности, близкие точки зрения на предмет, наконец, близкие эмоциональные структуры. В ином случае даже самые интересные собеседники, интересные сами по себе как личности, индивидуальности, друг другу могут быстро наскучить, вызвать взаимное раздражение, рискуют обнаружить возможность обходиться друг без друга, не правда ли? Даже классики воспринимаются избирательно и не равновелики в субъективном опыте каждого.

Человек, способный наслаждаться искусством, ограничивает пространство любимых произведений своими глубинными потребностями, собственными эстетическими и этическими пристрастиям. Полагаясь в этом случае не на какие-то стереотипные, будто бы «объективные» оценки качества произведения, но прежде всего на свою собственную индивидуальность. Что же в этом плохого? Это лишь подчеркивает, что в искусстве лично и субъективно заинтересованы самые широкие слои людей.

Фильмы являют собою некий, пережитый художником сгусток опыта, материализованного им в изображении и звуке, запечатленных аппаратурой. Следует стремиться только к одному – к правде, но мучительный парадокс состоит в том, что правда эта неизбежно оборачивается условностью. Иллюзией правды, ее образом. Индивидуальность режиссера ограничивает способы его связей с миром, избирательность усугубляет субъективность мира, воспринимаемого художником. Достичь правды кадра – это только мечта, это лишь констатация стремления, которое, всякий раз реализовавшись, продемонстрирует специфичность отбора, предпринятого режиссером, продемонстрирует индивидуальное в его позиции. Стремиться же к своей правде (а другой быть не может) – означает искать свой язык, свою систему выразительности, призванную оформить твои идеи. Только фильмы разных режиссеров, собранные вместе, дают некоторую относительно реальную и стремящуюся к полноте картину современного мира, его забот, волнений, проблем, демонстрируют в конечном счете тот самый недостающий современному человеку обобщенный опыт, ради передачи которого и живо искусство кино.

Суркова. Напомним еще раз, что как только Тарковский снял свою первую