Тени Лордэна - Алессандр Рюкко

кнута и дыбы запретили малейшее пьянство, приказали подметать двор в три раза чаще, увеличили число караульных и приказали им следить за порядком пуще прежнего, везде развесили полотнища с гербами, а братья-рыцари ордена заставляли своих малолеток-оруженосцев начищать их доспехи до зеркального блеска так, что глядя в них можно было запросто бриться.

Происходившая в те дни вакханалия больше напоминала приготовления к рыцарскому турниру, на который собирались пожаловать королевские особы, но никто и ничего о подобном не слышал, да и толка в том было мало. Затем всё резко прекратилось, вернулся прежний быт, но по «Грозному» медленно расползлись слухи, что в одной из комнат цитадели поселилась пара блаженных монахов, прибывших в Мизерис с тем, чтобы осветить благодатью Старшей Звезды те дикие места и может даже подыскать место для нового монастыря. Это конечно объясняло, почему Лучезарные были столь взбудоражены, но ещё тогда меня смутило то небольшое, но крайне важное обстоятельство, что почти никто из солдат этих монахов в глаза не видел. Они просто отсиживались в своей комнатушке и даже не думали выходить к пастве с тем, чтобы прочесть им вдохновенную проповедь, потрясти перед ними золочёнными крестами или же облить всех из ведёрка освящённой водой. Тогда я решил, что камешек мог отзываться свечением на их магию света, которой они с очень большой долей вероятности обладали, и на том успокоился, ибо проверить своей догадки я не мог, но, оглядываясь с бременем знания в прошлое, понимаю, что зря.

Наш новый поход произошёл без особых событий, не считая нападения на нас стаи каких-то злобных насекомых, больно уж походивших на крупных пчёл, только не жёлтых, а тёмно-красных. По возвращению в «Грозный» Сух’халам камень мне не показывал, а я его не спрашивал, хотя желания взглянуть было. А вот уже в следующем походе начались странности.

Нас направили в недалёкую, однако весьма труднопроходимую часть леса, и дело было отнюдь не в густой растительности, её там было даже поменьше, чем в других местах, но вот сам рельеф земли был складчатым, изобилующим ущельями, оврагами и обрывами, а также монолитными скалами, выраставшими из земли, словно пухлые каменные сосны. Но и это было лишь полбеды. В тех местах раскинулось немало укромных и незаметных пещерок, облюбованных всякими хищниками, готовыми полакомиться нами при первой удобной возможности. К такому положению дел мы были в целом привычны, но всё же идти приходилось крайне осторожно, не ослабляя бдительность ни на секунду. Несколько раз мы натыкались на крупных зверей, но то ли они так боялись огня и наших грозных воплей, то ли уже были сыты, но нам удавалось отогнать их прочь и идти дальше, делая попутно свои записи. И вот на коротком привале ко мне подошёл Сух’халам и украдкой отодвинул ворот своей куртки. Я увидел, как из-под одежды на его шею и подбородок изливались белые волны света, похожего на серебристое мерцание полной луны. В тот раз уже струхнул и я. Он не знал, когда именно загорелся амулет, но светился он куда сильнее, чем в «Грозном».

Пройдя пару сотен шагов с места стоянки, кристалл потух, и Сух’халам думал забыть о нём, как о страшном сне, но я настоял на том, чтобы он продолжал посматривать на него и немедля сообщал мне о всякой перемене в его поведении. Уже в тот момент мне начало казаться, что за нами кто-то следил, но не зверь, а кто-то не обделённый разумом и волей. И действительно, спустя где-то пол лиги пути Сух’халам приблизился ко мне и заговорщицки шепнул на ухо, что амулет зажёгся вновь, но теперь горел куда более тускло.

Сколько раз я был незримым охотником, и вот я сам стал добычей, чего-то неизведанного и непостижимого. На душе скреблись кошки, желудок ныл, а сердце отстукивало корявый ритм, как перебравший дешёвого вина барабанщик. Звучит странно, если вспомнить, как часто холодные и цепкие лапы смерти пытались обвиться вокруг моей шеи, но таинственная и гнетущая неопределённость наделяет страх могучим оружием воображения, бьющего в твои самые уязвимые точки. Как сказал тебе это, так тут же вспомнил Майдриха… М-да, если бы он в тот момент выскочил из-за деревьев, то я бы мигом навалил в штаны и испустил дух… хах!

Однако мы спокойно себе шли дальше, огибая канавы и овражки, и, достаточно исписав клочок бумаги нашими смешными каракулями, побрели обратно к «Грозному». Проходя недалеко от того места, где Сух’халам в первый раз показал мне амулет, камень засиял вновь, возможно, что даже сильнее прежнего, но в этом я не уверен. Тогда во мне затеплилась крошечная надежда на то, что свечение было вызвано какой-то странной особенностью той части леса, за чертой которой всё непеременно вернётся на круги своя. И да, вскоре свечение вновь пошло на убыль, но оно не собиралось совсем уж исчезать до тех пор, пока мы не подошли к самой крепости, а дальше произошло что-то не совсем понятное. Стоило нам пройти под крепостными воротами и очутиться во дворе, как хрусталь вновь оживился. Сперва свечение было довольно тусклым, но камушек очень быстро распалился, так что в один короткий момент яркость его света сравнялась с пламенем сальной свечи, но потом он столь же стремительно потух и далее молчал до самого вечера.

Пускай я порядком и устал в том походе, как телом, так и духом, но за столом я не мог впихнуть в себя ни кусочка пищи, а затем переворачивался в постели с бока на бок, безуспешно пытаясь провалиться в сон. Всё шло своим привычным, тихим и обыденным чередом, но меня всё не покидало дурное предчувствие, нет, не так… твёрдое понимание того, что той ночью в «Грозном» должно было свершиться нечто страшное и притом совершенно неотвратимое и неизбежное. Единственное, что я бы мог тогда сделать, так это выбежать из палатки и, истошно вопя «караул», побежать сквозь гарнизон, рассчитывая поднять ки́пишь и тем самым спугнуть тёмные силы. Но, думаю, что, скорее всего, меня бы быстренько схватили и привязали к позорному столбу возле хлева с кляпом во рту, чтобы я впредь просто так не мешал людям спать, а дурные дела всё одно бы свершились. Ну, так вот…

Уже глубокой ночью, когда все видели тридцатый сон и обе стороны горизонта были черны словно душонка сельского ростовщика, раздался то ли пронзительный звон, то ли гулкий скрежет, а вместе с ним цитадель залил слепящий белый свет, на несколько мгновений превративший ночь в ясный день.