Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

тип understatement в описании жестоких сцен. Раскольников «…полез ей [старухе] в карман, стараясь не замараться текущею кровию… Он вспомнил потом, что был даже очень внимателен, осторожен, старался все не запачкаться…»[Преступление и наказание, 1.7]. То же у Толстого: «Гаджи-Ага… с двух ударов отсек голову и осторожно, чтобы не запачкать в кровь чувяки, откатил ее ногою» [Хаджи-Мурат]. И у Бабеля: «Кудря… осторожно зарезал старика, не забрызгавшись» [Берестечко].

40//8

…Ипполит Матвеевич проник в шахматный кабинет и… подошел к стулу… [Он] с хладнокровием дантиста стал выдергивать из стула медные гвозди… «Сейчас же на автомобиль… на вокзал… За какой-нибудь камешек меня переправят на ту сторону, а там…» — Ср. планы Василия Андреича, предвкушающего близкую наживу, в «Хозяине и работнике» Л. Н. Толстого [гл. 6]: «Землемера помажу… Сейчас три тысячи в зубы. Небось, размякнет…» — О хирургических сравнениях см. ЗТ 2//27.

Как пример тяги соавторов к кольцеобразным построениям [см. Введение, раздел 5, и ЗТ 1//32, сноску 2] отметим, что последний стул, как и первый, Воробьянинов вскрывает без участия Бендера [ср. ДС 9]. Совпадение в этом, а также в том, что оба раза в стуле ничего не оказывается, оттенено контрастом в манере вскрытия стула — варварской и поспешной в первом случае (драка с о. Федором), методичной и неторопливой во втором.

40//9

— Этого не может быть! — повторил он… — Этого не может быть! — Фраза, особенно с повторением, характерна для экспрессионистской риторики Л. Андреева: «Бескрайний:.. Как же это может быть, чтобы люди совсем перестали покупать? Этого не может быть! Сура: Этого не может быть». «Давид: Этого не может быть! Скажи, что ты ошибся, Нуллюс!» [Анатэма, картина 2 и 5]. Видимо, не без стилизации в духе Андреева — в повести В. Катаева «Остров Эрендорф» (1924): «[Профессор Грант]…ужаснулся. Вспотел. Покрылся смертельной бледностью. — Подожди. Этого не может быть!.. Этого не может быть, — сказал он и бешено завертел ручку арифмометра».

40//10

— Ходют тут, ходют всякие, — услышал Воробьянинов над своим ухом. — Стилизованное литературное просторечие. Ср. «Шляются тут. Того гляди, стащут что» [служащий магазина — автору, ищущему работу; Гиляровский, Мои скитания]. Фраза отстоялась у сатириконовцев: «Ходят тут всякие» [буфетчик — человеку, ищущему слесаря; Аверченко, Случай с Пат ледовыми]. «Ходят, ходят тут всякие, а зачем — и сами не знают» [его же, Первый дебют].

40//11

Он увидел сторожа в брезентовой спецодежде и в холодных сапогах. — Продолжающиеся параллели с Достоевским: Свидригайлов перед самоубийством встречает ночного сторожа и разговаривает с ним [Преступление и наказание, VI.6; указано в кн.: М. Каганская, Бар-Селла, Мастер Гамбс и Маргарита, 16].

40//12

Ну, и вот, был здесь постоянно клуб… Негодящий был клуб… Только весною товарищ Красильников стул для сцены купил… — Стилизация народной повествовательной манеры; ср. у Бунина: «Ну, так вот я и докладываю вам: была эта Елена просто алчная блудница… Только всходит однажды в ее уборные комнаты главный ее камергер…» [Святые; курсив мой. — Ю. Щ.].

40//13

Клуб на них построили, солдатик!.. Паровое отопление… буфет, театр, в галошах не пускают!.. — П. И. Лавут предположил, что финал ДС навеян газетными сообщениями о железнодорожном клубе в Полтаве, построенном на сто тысяч, выигранных по облигации. Если такой факт имел место, то он отразился также в истории о клубе автомобилистов «Станка». Как замечает Я. С. Лурье, история клуба имеет в ДС ту неправдоподобную черту, что, в отличие от облигации, клад должен был стать собственностью государства, а не клуба. Неправдоподобна также скорость постройки клуба — от мебельного аукциона в ДС 21 до развязки романа в конце октября прошло не более полугода. [П. Лавут, цит. по кн.: Яновская, 135; Курдюмов, В краю непуганых идиотов, 83.]

…В галошах не пускают… — О подобного рода запретах в те годы упоминали с гордостью среди других показателей чистоты и порядка в общественных местах. Пресса 20-х гг. рисует угнетающие картины массового бескультурья в городской рабочей среде, на фоне которых видно, что рассказы М. Зощенко о маленьком «пролетарии», о его бытовых привычках являются вовсе не гротескным преувеличением (как думал раньше и автор этой книги), а точным фактическим воспроизведением действительности. Эта проблема, занимавшая едва ли не центральное место в современных дебатах, в ДС/ЗТ фактически не затрагивается. В первых рядах кампании за чистоту шли клубы и дома культуры, где расклеивались таблички «Спускайте за собой воду», «Не плевать на пол» и другие подобные директивы, за нарушение которых взимались строгие штрафы. (Известный фельетонист А. Зорич в КП 1928 негодует, что нужда в подобных напоминаниях сохраняется даже в этих очагах цивилизации.) И гигиенические привычки вообще, и сдача верхнего платья в гардероб прививались с трудом; многие рабочие принимали требование раздеться как личную обиду [Н. Погодин, Пойдемте в советскую чайную, Ог 15.01.28]. Запрет входить в общественное место в галошах и верхнем платье бурно дебатировался. В одновременном с ДС очерке о рабочем клубе говорится, что «большинство старается прошмыгнуть под разными предлогами в пальто и галошах», описываются препирательства посетителя с дежурными, обсуждается (как в известном зощенковском театральном рассказе), что у кого таится «под» верхней одеждой и галошами, и т. п. [Б. Яковлев, Клуб как он есть, КН 07.1928].

Формула «в-галошах-не-пускают» превратилась в элемент некой обоймы признаков нового быта, как бы в одно предложение-слово, гордо знаменующее новые стандарты общественного поведения. Мы видим это в данном месте ДС, а также у М. Булгакова: «Блестящие швейцары в государственных магазинах на Петровке и Кузнецком, «верхнее платье снимать обязательно» и т. п. — это ступени в рай» [Столица в блокноте, гл. 9, Ранняя неизданная проза]. «Советская чайная, где снимать верхнее платье обязательно» [КН 20.1930]. «Штраф три рубля за нарушение тишины» [В. Инбер о крестьянском санатории в Ливадии, Пж 19.1930].

40//14

Брильянты превратились в сплошные фасадные стекла… Алмазная диадема превратилась в театральный зал с вертящейся сценой, рубиновые подвески разрослись в целые люстры… [до конца абзаца]. — Риторическая фигура, с помощью которой описывается метаморфоза воробьяниновских сокровищ в здание клуба, намечена — в ином и инвертированном виде — в рассказе Г. Рыклина «Курица» (Ог 1924). Уездный предводитель дворянства наскоро распродал в 1917 свое имение (землю, лес, каменный дом), спрятал вырученные деньги, затем вернулся за ними, но обнаружил, что ассигнации (николаевки, керенки) за два года обесценились. Он продает их коллекционеру и на все полученные деньги покупает на птичьем базаре курицу. Обращаясь к курице, он говорит: «Ты важная птица… Хохлик? Это не хохлик. Это березовый лес с примесью ольхи и осины — триста двенадцать десятин. Хвост? Это не хвост, а заливной луг — сто восемьдесят пять десятин» [пересказ рассказа Рыклина в кн.: М.