Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский

Все образы мира сего, что видели глаза мои, – где они? Не смогло зрение мое ни удержать их, ни насытиться ими. Все звуки, что слышали уши мои, исчезли, словно пролетающий ветер, не напитав слух мой. Все запахи цветов луговых, что вдыхал я, лишь дразнили мое обоняние и тут же исчезали, ничего мне не оставив. Все ощущения и остальное, чего касался я и прижимал к сердцу, прошли, словно туман, сквозь мои пальцы и утекли в никуда. Те страсти, что я пережил, желания, к которым устремлялся, и помыслы, которые придумал, – оказались пустышками моего ума: пробудился я, и вот, – где все это? Но Ты, единственный Боже, пребывающий со мной с первого вдоха и до сего момента, никогда не оставляешь меня, неразумного, и не только не оставляешь меня, но и заботишься неусыпно обо мне: питаешь тело мое Хлебом живым и Небесною Твоею Кровью и животворишь душу Святым Твоим Духом. Это тело мое, душу, ум и сердце Ты воскресил из небытия, затем из мира теней вывел в нетварный свет Царства Истины и возложил на главу духа моего драгоценный венец духовного блаженства – нескончаемого созерцания Божественных Твоих Тайн и неколебимого Царства Твоего.

НЕВИДИМЫЕ СТАРЦЫ

Тело ищет кусок хлеба и, найдя, удовлетворяется им. Но никогда не видел я, чтобы душа устремлялась к земной пище! Устремлялись пожелания и помыслы, но душа никогда не помышляла о насыщении прахом земным, ибо ее питание – Дух Святой, сходящий с Небес. И Его, только Его она ищет день и ночь, плача и рыдая о Нем, и не сравнить эти страдания души ни с каким голодом земным. Испытал и я голод земной, тяжко телу без плодов земных, но что дальше? Насытилось оно, обленилось и в довольстве своем возжаждало утех и наслаждений, а принятые им пища и питье не пошли впрок. Не так, не так желал бы я поступить с телом своим, видя в нем только похотливое животное; даже это бренное тело Бог преобразует в свет и благодать, когда исполнятся сроки. И дал Ты узреть, Господи, что душа преображается в нетленный свет благодати и становится Небесным духом, сияющим, как луч Божественного Солнца. И тогда тело мое и дух мой становятся выше естества, выше времени и пространства, ибо они служители духа моего, соединившегося с Тобою, Христе, соединением неизреченным, а через Тебя – и со Пресвятой Троицей. Славлю Тебя, Господи Неба и земли: «Да будет во всем святая воля Твоя непреложно во веки веков!»

С полной устремленностью души и сердца жить священной литургией взялся я за собирание рассеянного ума во время богослужения. Молитвенное правило мы совершали по кельям, невзирая на духоту и жару. В нем я старался собрать ум целиком в сердце, чтобы служить литургию собранно и сосредоточенно, не уклоняясь ни в один помысел, стоя перед престолом Божиим. Со временем это принесло свои плоды: слезы заливали мое лицо, когда приходилось выходить со Святыми Дарами из Царских врат. Во время чтения Евангелия трудно было видеть текст из-за обильных слез. Каждение приходилось совершать, вытирая слезы платком, держа его в левой руке. Такие литургии всегда сопровождало сильное умиление.

Из-за ночной жары и духоты мы стояли в храме босиком, не зная, благочестиво это или нет. Пришедший к нам на службу паломник сделал несколько фотографий нашей литургии, и мне показалось, что босые ноги не приличествуют благоговейной службе. С тех пор я всегда служил в обуви. Однажды мне захотелось послужить по греческому служебнику, но мое произношение не воспринял тонкий слух отца Агафодора. Заметив это, я вернулся к служению на церковнославянском языке. Но мне очень нравилось, когда он молитвенно пел литургию по-гречески; это как-то соответствовало всей окружающей обстановке, в которой происходили наши богослужения.

Лунная ночь… Все вокруг словно дремлет. Невозмутимая тишина Карули как бы стоит в воздухе. Барашковые облачка тянутся с моря, закрывая нарождающийся месяц. Иногда раздаются глухие всхлипывания совы, пробуждая на мгновение спящую окрестность. Из раскрытого настежь окна храма ласково и нежно веет морской бриз. Темные силуэты лодок неподвижны на матовой глади. Горячее неудержимое чувство любви к Богу и Святой Горе заливает грудь, источая из глаз обильные сладкие слезы. Если бы это было возможно, то прижал бы к ней всю Афонскую Гору, со всеми ее обитателями, родную и знакомую до каждого белесого кустика полыни.

Литургия заканчивается, когда начинают гаснуть звезды. При последних песнопениях светлеет край неба. Еще совсем рано, когда мы выходим из храма на маленький балкон дворика. Синеватые облачка медленно тают над Горой. Широкая спокойная гладь моря еще не проснулась. Многочисленные рыбацкие лодки как будто спят на воде. С голубоватыми огоньками на мачтах они похожи на спящих чаек. Всё словно молится: «Господи, Иисусе Христе, помилуй всех нас…»

Незаметно подошло время окончания годовых греческих виз и тревога охватила наши сердца; опасениями мы поделились с отцом Христодулом, бывшим полицейским и нашим благодетелем.

– Не беда, помочь можно! – решительно заявил он, закатывая рукава подрясника и огромными волосатыми руками начиная разделывать рыбу на кухне – подаяние от рыбаков в знак удачного лова в бухте Карули. – Сейчас угощу вас рыбкой и поедем в Фессалоники к моему знакомому!

Он с кем-то вечером созвонился, и утром мы очутились в офисе его друга, представительного адвоката, который предложил нам для ночлега в кабинете два кожаных дивана.