Воспоминания американского школьника - Томас Олдрич

Я посмотрел на дедушку вопросительно.

- Ничего, - сказал он, - все улажено. Я поговорил с тетушкой.

"Жаль, что мы не доехали к папуасам - думал я по дороге домой. Очень интересно. Как много знает мистер Уоллес. А служит у этой толстой дурищи. Она его еще попрекает. Мистер Уоллес и дедушка чем-то похожи. Чем только?"

Я сбоку посмотрел на дедушку.

Дедушка шагает крупно, держится прямо, и лицо у него спокойное. А мистер Уоллес сутулится, ходит мелко, как-то боком, все щурится и улыбается.

А все-таки похожи.

"Оба - путешественники", - решил я.

15

- Он никогда не перестанет, - грустно сказал Чарлз Марден, глядя в окошко.

Капли дождя звенели, ударяясь о стекло.

Капли догоняли одна другую, сливались и стекали узенькими извивающимися ручейками.

Мокрые черные ветки вяза дрожали и раскачивались вправо-влево, влево- вправо.

Марден шагал по комнате. Уоллес забрался в кресло с ногами и перелистывал сказки "Тысяча и одна ночь". Перец Виткомб и Генри Блэк играли в домино. Фред Лангдон и я молча сидели на кровати.

Наступила осень. Дождь лил и лил - целые дни, целые недели.

- Что же мы будем делать? - спросил Чарлз Марден.

- Надо что-нибудь придумать, - сказал Фред Лангдон. - А то мы помрем от скуки, как мухи зимой.

- Можно сыграть в прятки, - предложил Уоллес.

- Может, в домино?

- Играли уже, скучно.

- А знаете что? Как это я раньше не догадался. Ведь у нас есть чердак.

- Подумаешь, - сказал Фред Лангдон. - И у нас есть чердак. А во дворе сарай.

- И у нас есть чердак, - сказал Чарлз Марден. - И крыша есть. А на крыше труба.

- Ну и дураки! - сказал я. - Разве у нас обыкновенный чердак? У нас не чердак, а пещера Аладдина. Тетушка Эбигэйль за всю свою жизнь не выбросила ни одной склянки от пилюль, ни одной палки от старого зонтика. Она все прячет на чердаке. Там и дедушкина морская форма, и дорожные сундуки, и чучело обезьяны, которую дедушка привез из Африки. Моль поела ей шерсть - вот ее и стащили на чердак.

- Довольно, - сказал Фред Лангдон, - полезли смотреть тетушкины сокровища.

Высоко лезть нам не пришлось.

Моя комната была почти под самой крышей, и для того, чтобы попасть на чердак, нам нужно было всего только выйти на лестницу и подняться еще на пять ступенек. Но зато какие это были ступеньки! Узкие, скрипучие, и каждая скрипела на свой лад.

Чердачная дверь была закрыта на замок. Замок был большой, черный, тяжелый. Но рядом с дверью на гвозде висел ключ, тоже большой, тоже тяжелый, с толстой, грубо вырезанной бородкой.

Мы осторожно открыли дверь и тихонько, гуськом пролезли на чердак.

Что-то наверху зашуршало, зашумело, и на головы нам посыпались перышки, соломинки и какая-то труха.

Это голуби, которые жили на чердачных балках, испугались нас, поднялись и вылетели в круглое слуховое окошко. На чердаке пахло пылью, табаком и птицами.

Чердак был такой большой, что света из круглого окошка хватало на самую середину. А в углах было совсем темно.

- Хороший чердак, - сказал Перец Виткомб. - Хоть в пятнашки играй. Только жалко, что темно: того и гляди выколешь глаз тетушкиным зонтиком.

- Подождите, - крикнул я, - сейчас будет светло.

Я знал, что на чердаке есть еще пять окошек. Окошки эти были низко, у самого пола. Тетушка велела закрыть их деревянными щитами, чтобы солнце не проникало на чердак и вещи зря не выгорали.

Я отодвинул щиты один за другим, и на чердаке посветлело. Изо всех углов сразу выступили тетушкины инвалиды - шкаф с выломанной дверкой, вешалка без крючков, столы на трех ногах, ширма, вернее, скелет ширмы - она была без материи.

Возле стены стояли два больших сундука, окованных медными полосами. Мы подняли крышку одного - там лежали густо пересыпанные табаком, перцем и еще какой-то дрянью дедушкины старые мундиры и сюртуки. Шитье на воротниках где позеленело, где покраснело, а пуговицы все-таки блестели.

Во втором сундуке лежали тетушкины вещи - огромные шляпы с облезлыми перьями, юбки, такие широкие, что из них можно было сделать парус для корабля, какие-то проволочные каркасы, похожие на клетки для кроликов.

Я вытащил один из дедушкиных мундиров и надел его. Рукава висели чуть ли не до колен, а фалды подметали пол. Но рукава я засучил, а фалды подколол булавками. Вместо шпаги я приспособил палку от тетушкиного зонтика.

Чарлз Марден завернулся в дедушкин плащ и надел на голову тетушкину шляпу с пером.

Фред Лангдон нарядился турком: он накрутил себе на голову чалму из старой шали и надел тетушкин пестрый капот.

Перец Виткомб хотел надеть на себя платье с кринолином. Он просунул голову в проволочный каркас, а плечи - ни туда, ни сюда.

Перец сидел, как мышь в мышеловке. Только минут через десять мы нашли старые плоскогубцы и перекусили в трех местах толстую проволоку.

Проволока была очень крепкая. Нам пришлось здорово повозиться над ней. А Перец все это время стоял, вытянув шею и растопырив руки.

Когда мы его наконец освободили, он сказал:

- Пока вы тут пыхтели с плоскогубцами, я придумал замечательную штуку. Если составить все сундуки вместе, получится настоящая сцена, а если из сундуков вытащить все одеяла и развесить их на веревке - выйдет неплохой занавес.

Мы, ни слова не говоря, навалились животами на сундуки, и они со скрипом съехались вместе.

- Теперь, - сказал Чарлз Марден, - натягивайте веревку и тащите сюда одеяла, а Переца посадим опять в клетку. Он посидит и придумает, какую нам пьесу играть.

- Пусть Перец пасется на свободе, - сказал я. - Я и так знаю, что мы поставим. Я только вчера прочитал подходящую пьесу. Мы будем играть "Вильгельма Телля".

---------

В субботу, в четыре часа, наш чердак наполнился публикой.

Генри Блэк стоял у дверей и собирал входную плату.

Место стоило конфету или пять грецких орехов. Публика заняла места. В первом ряду сидели Мэри Уоллес и ее подруга Маргарита.

В последнюю минуту прибежала Китти Коллинс. Она заплатила за свое место огромный кусок сладкого пирога. (И эта обжора, Генри Блэк, слопал его до последней крошки. Когда мы на него напустились, он преспокойно ответил: "Пирог был с вареньем и пачкал руки. Мне его некуда было девать".)

В половине пятого публика начала стучать ногами.

- Начинайте! - кричали в задних рядах.

Но занавес никак не хотел раздвигаться.

Мы, все красные и потные, тянули одеяла изо всех сил.

Трах... веревка лопнула, и занавес шлепнулся прямо на головы артистам. Публика захохотала.

- Дураки! - крикнул я. - Ничего не значит. Представление начинается.

Три большие ветки изображали лес, а перевернутый, покрытый серой пелериной стол - горы.

Облокотившись на скалу и выставив вперед правую ногу, стоял тиран Геслер. (Это был Чарлз Марден). Геслер был в дедушкином мундире. Шитье на мундире мы начистили мелом так, что на него больно было смотреть. Справа у Геслера на груди была приколота пряжка от тетушкиной туфли, слева - кокарда от дедушкиной шляпы.

На голове у него была треуголка, в которую мы воткнули два страусовых пера.

Геслер вытаращил глаза, выпятил нижнюю челюсть, чтобы казаться грозным, прошелся большими шагами по сцене и сказал очень тонким от страха голосом:

- Пусть все оказывают моей шляпе такие же почести, как и мне самому, наместнику короля. Непокорным - голову с плеч.

Ландскнехт - Фред Лангдон - подбежал к нему, стащил с него треуголку и водрузил ее на высокую палку от метлы.

Робкие крестьяне, Уоллес, Блэк и еще несколько мальчиков, в подвернутых чулках и с петушиными перьями на шляпах, гуськом потянулись к палке. Они по очереди останавливались перед треуголкой и низко кланялись.

Все шло очень хорошо.

Но вот наступила самая замечательная сцена. Гордый Телль - это был я, - в плаще и с самострелом за плечами решительно отказывается кланяться шляпе.

- Ах, так!.. - закричал тиран Геслер. - Ты будешь казнен. Впрочем, ты еще можешь спастись. Говорят, что ты отличный стрелок. Сбей яблоко с головы родного сына, и я помилую тебя.

На сцену выполз Перец Виткомб. Он выполз почти на корточках. (Перец играл моего сына - а где же это видано, чтобы сын был выше отца? Вот он и приседал до земли).

На голову Переца Виткомба поставили огромное красное яблоко. Голова у Переца была повязана до самого носа платком, чтобы стрела не попала ему в глаз. Под платком была засунута еще толстая картонка.

- Пусть кровь моего сына падет на твою голову, тиран! - восклицаю я и, выставив вперед ногу, натягиваю лук.

Но Перец, кажется, не особенно-то верит, что я отличный стрелок. Руки у него дрожат, и даже рот открылся от страха.

Я стреляю.

- Ай-ай-ай... - Перец взмахнул руками и сел на пол.

Глаза у него вытаращены, изо рта, как у гончей собаки, болтается язык, а в кончике языка дрожит и покачивается стрела.

- Он убит! - закричала Мэри Уоллес и уткнулась лицом в коленки.

Вся публика соскочила с мест и бросилась на сцену.