Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Приехал сдавать партминимум парторг из деревни. Ему — вопросик по Марксу: «какая страна ближе к социализму?» Парторг чеканит: «Харбин!» Удивляется комиссия: «Почему?!» — «Там колчаковщина сгуртовалась… а как учить товарищ Сталин, чем врагов бильше, тем к социализьму ближче!»
Папа засмеялся:
— Смекалистый мужичонка… на-аш — сибирский… Но вот ты, умный профессор, объясни мне, бестолковому профессору, почему классовая борьба обостряется при завершении строительства социализма? Почему враги социализма те, кто кровь за социализм проливал? Зачем безграмотных дубарей, чуть не силком, тащат в партию, превращая партию в сборище безмозглых догматиков? У павиана красная попка, но значит ли это, что он марксист?!! Голова кругом идет от демагогии: где причина, где — следствие? Кому нужен этот зоосад с жирафом!
— С каким жирафом? — спрашивает дядя Костя.
— Не знаешь? У сторожа зоопарка спрашивают: «Почему у жирафа шея длинная?» А сторож отвечает, как Дарвин дошколятам, в традициях нашей партпечати: «При обострении борьбы причины со следствием архиважно соединение брюха с ротовым отверстием посредством длинной шеи, так как расположение ихнее — на разных концах жирафа!»
Я фыркнул в дверную щель, после чего дверь была закрыта так плотно, что бесшумно открыть ее стало невозможно. Так и не понял я: какая связь между жирафом и деревенским парторгом? Что за обострение борьбы между причиной и следствием? Почему если врагов больше, то к социализму ближе? Но знаю я, что о разговорах взрослых ни-ко-му рассказывать нельзя. И про жирафа — тоже. Из-за неосторожного слова можно лишиться родителей… раз такое обострение классовой борьбы. Не потому ли в учебнике истории портреты героев Гражданской войны, одного за другим, чернилами закрашиваем мы и фамилии их из учебника вычеркиваем? Макитрук, он позади меня сидит, вместо Блюхера Буденного закрасил. Испугавшись, стал всех закрашивать подряд, оправдываясь передо мной:
— Все равно всех закрашивать, раз герои Гражданской… а так красивше — одними чернилами…
А ведь папка мой — тоже герой! В Гражданскую дивизией командовал… под Волочаевкой ранен, награды и личное оружие в столе хранит… А в музее его большая фотка: папка на белом коне под развернутым знаменем и… с большой чаркой водки у входа в ресторан «Золотой якорь»! Из-за этой стопки папино фото не на главном парадном стенде «Герои Владивостока» а на другом — «И на Тихом океане мы закончили поход».
Червячок беспокойства копошится в душе. Но настырный голос Крысы, всверливаясь в сознание, запутывает мысли:
— …В этот исторический момент каждый из вас должен принять участие в борьбе с затаившимися врагами советского народа…
То, что враги затаились, — ежу понятно… — думаю я, — но почему арестованный дядя Миша — враг? Он политкаторжанин и герой Гражданской! Весь израненный! Его белые расстреливали! Имел пенсию персональную и работал, а пенсию в МОПР перечислял! Не сидел начальником в тихой конторе, а учителем был в самой горячей точке Владика: в нашей школе преподавал русский и литературу! Не из-за денег работал, как все, а потому, что считал, что отдавать знания — долг коммуниста и учителя! А быть учителем, считал дядя Миша, — главная работа на земле, потому что не родители, а учитель создает новых людей для нового общества! Дядя Миша в нашем доме в восьмой квартире живет… жил…
Папа с дядей Мишей еще с Гражданской дружил, очень уважал дядю Мишу за его героическое прошлое. А его дружбу с пацанами во дворе считал папа чудачеством, которое бывает у добрых людей. А мама говорила: «Не от мира сего дядя Миша!» Потому что дядя Миша от отдельной квартиры отказался для другого героя Гражданской — семейного, а себе взял комнату в общей квартире. А у него все пацаны с нашего двора собирались!
И всем места хватало, потому что в его комнате — только стол, кровать, три стула, табуретка и книжный шкаф, наполненный лучшими в мире книгами! Костюм один — на стуле. На пиджаке — орден! А за шкафом — доски оструганные — для гостей. Доски кладут на стулья, все садятся, а дядя Миша про Гражданскую войну рассказывает и фотки друзей показывает. Молодых, в папахах, с шашками… По именам их называл, случаи смешные вспоминал… Оказывается, эти имена мы знали и раньше, по названиям улиц в городе… а кто задумывается над названиями улиц? А теперь каждая улица имеет не только имя, но лицо, характер, биографию и память о делах тех, кто носил эти имена.
Разные были друзья дяди-Мишины… и суровые мужчины, и веселые парни. Но было одно общее в их жизни: вера в то, что раз у войны прекрасная цель, то не напрасны любые жертвы! Говорил дядя Миша:
«Если нет у человека или у общества того, за что стоит умереть, значит, нет и того, ради чего стоит жить! Не должно быть на планете людей, живущих бесцельно!!»
Рассказывал он о знаменитых, талантливых и богатых людях в капстранах, которые наркоманили, сходили с ума, кончали самоубийством потому, что не знали самое главное: зачем живут?? И правильно, подумал я, на фиг буржуям жить? Вымирать пора, как динозаврам!
Книги свои давал нам читать дядя Миша. А имена писателей — как музыка: Жюль Верн, Майн Рид, Фенимор Купер, Роберт Стивенсон, Александр Дюма, Джек Лондон, Конан Дойль, Вальтер Скотт, Герберт Уэллс, Луи Буссенар… да разве перечислишь!! И хотя нет с нами дяди Миши, но книги остались у нас. Перед арестом собрал у себя дядя Миша пацанов нашего двора и рассказал, как читать книги: внимательно, записывая имена, названия, авторские мысли. Тогда содержание книги открывается и остается в читателе! Книга живет, пока ее читают. Книги надо давать читать другим и самому перечитывать. Но каждая книга, как верный пес, должна иметь хозяина, который о ней заботится, бережет, любит ее и рассказывает о ней.
Раздал дядя Миша книги пацанам. И мне дал самую толстую: «Граф Монте-Кристо». Был дядя Миша в тот вечер рассеян… не шутил… и впервые глаза у него были отсутствующие: все думал о чем-то. Не знали мы тогда, что видим его в последний раз, а он это знал. Это потом Ревмирка раззвонила по секрету всему свету про то, что она от родителей услышала: дядя Миша на городском партсобрании критиковал политику партии!! Ревмирке мы не поверили: партию критикуют только троцкисты — враги!
— Пионеры! — настырно лезет в уши занудливо скрипучий голос Крысы, — Наш девиз — слова великого пролетарского писателя: «Если враг не сдается — его уничтожают!» Так пусть будет выполнен закон советского правосудия, провозглашенный главным советским юристом — товарищем Вышинским: «Собакам — собачья смерть!»
Стекляшки пенсне на хищной мордочке Крысы зловеще поблескивают…
А я рассматриваю опорную стенку школьного двора. Там под лозунгами «Мы строим коммунизм!» и «Догнать и перегнать Америку!» — плакат «Да здравствует сталинский нарком Николай Иванович Ежов!» Под этим плакатом — картинка: в рукавице, покрытой стальными шипами, извивается трехглавая гидра мирового империализма со свастикой на хвосте. Под рисунком надпись: «Врага — в стальные ежовые рукавицы!» Чтобы и недогадливому было понятно: эти рукавицы Ежову сам Сталин выдал!
Ростиком Ежов — карлик, но говорят, как взглянет на шпионов — самые тайные агенты сразу бегут признаваться! Поэтому так много врагов обнаружили! Все правительство арестовали — все там враги, кроме Вышинского! И гениальный поэт нашей эпохи Безыменский, изнывая от неистовой любви к Ежову, дошел до такого высокого градуса вдохновения, что воспел Ежова торжественным стихом:
Барсов отважней и зорче орлов —Любимец страны — зоркоглазый Ежов!
— Пионеры! Шпионы и вредители стараются протащить вражеские лозунги в советскую школу! Многие из вас стали свидетелями подлого выпада врага народа, напечатавшего злобный лозунг на школьных тетрадках! Но напрасно старался коварный враг замаскировать этот гнусный лозунг! Наши доблестные органы сразу разоблачили его!!
Тут Крыса делает многозначительную паузу, чтобы мы прониклись благоговением перед прозорливыми органами. Грозно сверкая стекляшками пенсне и длинным носом, Крыса сурово оглядывает наш порядком сомлевший строй… А было вовсе не так! Проворонили органы этот лозунг! А мы — бдительный третий «А» — разоблачили!
В этом году, к столетию гибели Пушкина, раздали нам в школе новые тетрадки с картинками на обложках. В третий «Б» дали тетрадки с «Дубом у лукоморья», а нам — с «Вещим Олегом» и его кобылой. Именно — с кобылой, а не с конем, хотя у Пушкина конкретно: «Князь по полю едет на верном коне!» Но не было на рисунке у коня того, чем конь от кобылы отличается! Не маленькие… Этот медицинский факт мы разоблачили сразу, и Макитрук, возмущенный фальсификацией Пушкина, тут же исправил на своей тетрадке «досадную полиграфическую опечатку». И тут-то кто-то заметил, что на мече князя Олега… та-акое!!.. что сперва вслух прочитать боялись. Пальцем водили по картинке и показывали друг другу молча… Рукоять меча у Олега — будто буква «Д», а на ножнах — кольца, как буквы «О-Л-О»… а на самом конце меча ножны украшены зигзагом «Й»! А пониже, по княжескому сапогу, буквы, как крупные пуговицы: «С-С-С»… и шпора — «Р». А все вместе, столбиком, читается так, что дух захватывает: «ДОЛОЙ СССР!» Если б мы домой убежали, то хвастались бы: какие крамольные тетрадки нам в школе дали! А мы в кучу столпились и пыхтим: еще что-то выискиваем в картинке. А девчонки тут же Крысе настучали! Учителя понабежали, нас домой не отпускали, все обложки ободрали и считали их, считали… И в третьем «Б» такая же надпись была на звеньях цепи «на дубе том»! И хотя от самого лозунга этого никто в восторге не был, но от мысли о том, что в стране нашей есть еще рисковые мужики, — каждому приятно. Каждый пацан может оценить рисковый поступок!
- Романы Круглого Стола. Бретонский цикл - Полен Парис - Историческая проза / Мифы. Легенды. Эпос
- Михаил Федорович - Соловьев Всеволод Сергеевич - Историческая проза
- История музыки для всех - Ярослав Маркин - Историческая проза
- Автограф под облаками - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Беспокойное наследство - Александр Лукин - Историческая проза
- Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт - Историческая проза / Русская классическая проза
- Рассказы о Дзержинском - Юрий Герман - Историческая проза
- Дикое счастье. Золото - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Историческая проза
- Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин - Историческая проза
- Старость Пушкина - Зинаида Шаховская - Историческая проза