Пятая печать. Том 1 - Александр Войлошников

Вспомнил детство. Наверное, не будет такого поколения пацанов, как мы, которые читали вместе с «Мухой Цокотухой» «Город Солнца» и изучали «Манифест Коммунистической партии» при вступлении в пионеры! А революционеры и герои Гражданской были нашими отцами и друзьями отцов. И жили они рядом, в таких же коммуналках. Красивые, веселые мужчины, прошедшие огонь, воду, готовые отдать свои жизни для счастья всех людей планеты! Всем!!

Все они — прекраснодушные донкихоты — исчезли в тридцать седьмом. Дон-Кихоту было лучше: хотя те, за кого он сразу же кидался в смертный бой, тоже были сволотой, но не так подлы, как советский народ, предавший на смерть всех донкихотов ради гебни и смиренного рабства! А какой смысл в слове «народ», если живут вместе донкихоты и чернь, говорящие на одном языке, но не понимающие друг друга.

Именно народ (!) ненавидел Иисуса Христа за Его бескорыстие. И вопил народ на площади:

«Распни, распни Его!» (Лк. 23:21)

Не потому ли народ негодовал, что Иисус Христос Великим и Мудрым его не называл, как льстил русскому быдлу его «Хозяин», глубоко презирая этот народ с рабскими душонками.

«Иисус сказал им… мир Меня ненавидит, потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы». (Ин. 7:6, 7)

И ученикам говорил Иисус:

«Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира… потому ненавидит вас мир. Если Меня гнали, будут гнать и вас». (Ин. 15:20)

Во все времена был народ: среди людей жили боги, бескорыстные, самоотверженные, но далекие от народа, как наивные «народники»…

Обрывки полусна, вперемешку с мыслями плывут в сознании. Я вижу Иисуса на ступенях дворца Пилата… разверстые пасти, заходящиеся в злобной истерике…

«Но они еще сильнее кричали: да будет распят!» (Мф. 27:23)

Значит, умели тогда организовать «гнев трудящихся масс»… И вдруг — горячее солнце, веселый стук колес, длинный товарняк изгибается на повороте! Ветер надувает нижние рубашки, весело гуляет под мышками и в наших наголо остриженных набалдашниках для касок. Стою в распахнутых дверях товарного вагона, опираясь на поперечный брус, стиснутый плечами таких же семнадцатилетних оптимистов…

— «Э-эх! Махорочка махорка!..» — рвется песня из распахнутой двери вагона. Даешь!!! Потом: Будапешт, Балатон, речка Раба, Шопрон, Вена… контузии, ранения… Сколько боли, любви и ненависти, грязи, страха и радости спрессовано в прекрасной и окаянной жизни человеческой на крохотной планете — Земле!!

Глава 11

Стиснув сердце, наваливается тяжелый старый сон, памятный с детства: черная туча неотвратимо приближается, зловеще клубясь над головой. В недрах тучи жутко сверкает что-то, зловеще громыхая… и не соображалкой вспоминаю, а телом ощущаю, что я, этот взрослый, сильный мужчина, лежащий в палатке, и тот хиленький чесик, которому снился этот сон, оба мы — одно и то же! Жив, курилка! Никуда не делся чесик, он живет во мне вместе со своим страхом и ненавистью!! И чувствую я то, что чувствовал когда-то одиннадцатилетний пацан с зудящими лишаями, скрючившийся под казенным одеялом, не греющим ни голодное тело, ни обиженную, обгаженную душу, полную страха и ненависти. Страха перед бессмысленно жестоким громадьем страны советской, готовой всей тупой и злобной мощью задавить, расплющить маленького чесика под чугунной задницей по-скотски тупого советского народа, и ненависти чесика к этой неуязвимой массе скотов — массе народной… такой лютой ненависти, при которой вся ее мощь и неуязвимость ни капельки не страшны!

— Советская власть голой жопой садится… нет, не на ежа! На скорпионов!! — говорил Мотор на политинформации. — В каждом чесе таится жало скорпиона!

А вот и шухерное, доброе лицо Мотора, перечеркнутое розовым шрамом… и замелькали тревожные сновидения калейдоскопом то злобных, то ласковых лиц…

* * *

…ВСПЫШКА!!! Ослепительная!! Яростно-ярко мерцающая! Сияние иного мира!! Короткое замыкание во Вселенной!!! Конец это или начало??.

Тянется и тянется сияние, тянется, так долго тя-янется, что успеваю я, уже не с ужасом, а с любопытством, подумать: вот, оказывается, какой он светлый — конец света! — вот и время остановилось!!.. Но не успевает исчезнуть сверхъестественный свет, а я не успеваю понять, что это, — яркая молния! — как оглушительный ррраскат грррома грррохоча обрррушивается на брезентовую крышу палатки и твердь земная под палаткой крррупно др-р-рожит от гр-р-ромового гр-р-рохота!!..

И мрак беспросветно непроницаемый вместе с резкой кислятиной озона врываются в палатку. Чернота, загустев до твердости, поглощает мир… и в осязаемо плотной, непроглядной тьме ближе, ближе с грохотом надвигается со стороны леса, стремительно неотвратимое ОНО… вот оно!!! — со злобным треском и ревом, зловеще завывая, обрррушивается на палатку, чудовищной тяжестью наваливается на нее!..

Бешеный ветер, злобно воя, в дикой ярости дергает палатку, кренит ее на бок, пытаясь оторвать от растяжек, сорвать с лица земли, унести в черную бездну клубящихся туч, рррастерзать ее в клочья! Тут же, вслед за ударом ветра, по туго натянутой палаточной парусине гулко бара-бара-барабанят тяжелые капли грозового ливня.

Эля просыпается. Потрогав меня в темноте, убеждается, что я рядом, и тут же споко-ойненько засыпает. Раз я тут, никакие катаклизмы за брезентовой стенкой палатки не страшны: «Подумаешь — конец света! А Саша зачем?.. это — его заботы… он примет меры… с Богом согласует… и меня не оставит…»

Много-много лет прошло с того солнечного дня, как сели мы в одну лодку и отправились в странствие по бурным порогам и извилистым поворотам нашей семейной жизни, полной авантюрных приключений. Но до сих пор не перестаю я удивляться (чур, постучу!) своему высочайшему и непоколебимому авторитету в глазах собственной супруги! Конечно, приятно это, но… как обязывает!! А сколько страшных гроз промчалось над нами?!! Сколько злоключений миновали, иногда болезненно зацепив нас шершавой и холодной, как у крокодила, шкурой?

Ослепительно прорезая ночную темень вспышками молний, угрюмо громыхая и рокоча затихающими громовыми раскатами, грозовой фронт, увлекаемый стремительным циклоном, уносится за реку все дальше, дальше… оставляя слитно рокочущую барабанную дробь проливного дождя на палаточной парусине — материи самой романтичной, дожившей до эпохи прагматичной!

А теперь мне спать не хочется! Вместе с грозовым озоном вдохнул я то, что называют эврикой: а что, если собрать вместе тех разновозрастных пацанов, огольцов, парней, каждый из которых был мною, жил в моей чесиковской шкурке, хлебал по ноздри лиха чесеирского в стране советской? И чтобы каждый из них своим языком, без понта и утайки, рассказал о том, что видел, думал, чувствовал… Это не мемуары — воспоминания, расплющенные грузом возрастных комплексов и унылых компромиссов. Это будет непосредственный рассказ ребенка, отрока, юноши! Рассказ с куражом и ржачкой, с любовью и ненавистью! Рассказ из того времени и с места события, то есть репортаж — самая яркая и убедительная форма информации. Тогда и Жоре, и всем хорошим, честным людям, замороченным пропагандой, станет понятно, почему миллионы русских парней брали оружие для того, чтобы воевать не против немецких фашистов, а против советского народа!

Ложь, ложь, ложь!.. с детства привычная ложь о том, что советский народ победил в освободительной Отечественной войне, — ложь в миллионах экземпляров толстых и тонких одинаково лживых книг, ложь, увековеченная в монументах и картинах, ложь, размазанная на тысячах километров пленок киноОпупей, — вся эта ложь день за днем морочит сознание советских людей. Когда ложь одна — это вранье, когда лжи много — это государственная политика, перед которой народ благоговеет и на него не действуют ни аргументы, ни факты. Ничему не верят. Даже если видели своими глазами, слышали своими ушами! Потому что русские люди — такое же безмозглое быдло, как и те, о которых сказано, что

«они своими глазами смотрят и не видят; своими ушами слышат и не разумеют». (Мр. 4:12)

Глава 12

Как это ни странно, но о коммунизме и о войне, которую называют «Отечественная», меньше всего знают те, по тощим хребтам которых прокатилось Колесо Истории, позвякивая лживыми лозунгами о коммунизме и войне, — те, кто строил коммунизм и воевал за него, те, у кого и язык не повернется назвать Отечественную войну «Неизвестной войной», как ее называют во всем мире! Не убедит их и серия хлестких статей с перечнем неопровержимых фактов, документально подтвержденных. Вызовут статьи раздражение и отторжение любых неопровержимых фактов. Вера — дело тонкое. А вот неторопливое повествование с непоспешными размышлениями, пронизанное эпизодами смешными и страшными, — другое дело! Нужно постепенно… капля за каплей… и лучше всего — роман! Смешной и печальный, как и жисть наша советская. Но кто в наше суматошное время читает романы? Значит, надо писать так, чтобы прочитали! Талантливо. Лучше — гениально. Смогу ли я?