Соседи (СИ) - Коруд

не с ними.

Все три отложились на подкорке затхлым запахом старой одежды и склизких, прогнивших половых тряпок, скрежетом ветхих половиц и пробирающим до костей холодом.

Так вот: так уж вышло, что в их баторе Егор единственный прошел все три первых круга. По крайней мере, ни один из оказавшихся на втором и третьем круге ни разу не признал, что видел самый первый. В этом заключалось основное отличие между ним и ими: остальные угодили в табор, обладая бесценным знанием, которого он был лишен. В них успели заложить программу, они успели почувствовать, что такое любовь. И, возможно, потому так тяжело приживались в пока чужом для них мире. А в него, вестимо, не успели — по крайней мере, сам он ничего об этом не помнит. Но и он яростно отторгал свой мир — на уровне подсознания. Не желал признавать себя порождением и частью системы. Наотрез отказывался гибнуть в её жерновах.

Их всех приводили в круг. Большинство со временем принимало новую, безучастную к их судьбам, реальность, но были и те, кто нет. Были и те, кто пытался из неё вырваться — безуспешно. Кому-то удавалось — и тогда они пропадали без вести.

Иногда к ним приходили. К нему — никто и никогда. Иногда приходили за ними. И уводили. Оставляли себе. Или передумывали и возвращали в батор.

Егор никогда не ощущал себя частью группы. Они существовали отдельно, а он — отдельно. Он мог бы их возглавить просто по праву стажа. Но выбрал отстраниться. Ему сразу дали понять, что в стае ворон он — белая. В роль он вжился отлично.

Он менял круги, наблюдая за ними чуть со стороны. Не желая принимать на веру их россказни про то, что существует другая жизнь. Не понимая, какие они на вкус и цвет — другие чувства? Он знал лишь чувство голода, отчаяния, раздражения и злости. Менял круги, гадая, как это, когда тепло и одеяло мягкое, словно чьи-то добрые нежные руки? Как это — нежные руки? В его жизни такие были? Их басни звучали подобно сказкам, льющимся на него со страниц потрёпанных книг. Книгами он спасался. Читать научился в четыре, как Дядя Фёдор{?}[один из главных персонажей произведений детского писателя Эдуарда Успенского]. А что еще там было делать? Он отказывался подчиняться правилам и тем, кто пытался их ему навязать, за что был десятки раз жестоко бит. Он научился бить в ответ, бить первым, и они отвалили. Он был в немилости у власть имущих. От него отговаривали, как потенциальных покупателей отговаривают от дефектного, больного котёнка. Однажды жизнь решила: хватит.

А теперь предлагает ему вспомнить те славные времена в красках, за пивком в компании бывшего кореша.

Андрей сидел напротив с таким бессовестно дружелюбным видом, что на какие-то секунды Егору аж стыдно стало за собственное отношение к «подарку» судьбы, без предупреждения свалившемуся ему на голову прямо посреди гигантского «муравейника» — столицы бескрайней родины. Трёп «ни о чем» продолжался уже битый час: бывший друг живописал масштабное полотно о том, как сложилась его жизнь, Егор же предпочел ограничиться набрасыванием общих штрихов. И никто не решался перейти к главной теме. Дрон не выдержал первым.

— А помнишь, как я тебя вилкой в шею ткнул? — отхлебнув из остывшего стакана наверняка успевшее выдохнуться пиво, выпалил он.

— В ключицу, — поправил Егор, криво усмехнувшись. — И тут же сам огрёб кипятка в ответ. Извини за это. Я вообще тогда не одуплял, что творю.

В его стакане плескалась «нулёвка» — тот самый секс ради секса, Альпы в противогазе, детское шампанское. В общем, жалкая имитация чего-то стоящего. Возможно, поэтому расслабиться, в отличие от собеседника, и не выходило. Келоидный рубец на Андрюхином левом предплечье — свидетельство детской жестокости — в глаза кидался.

— Да не парься, кто одуплял вообще? — отмахнулся Дрон. Да уж, что есть, то есть. — Или ты, или тебя, все это понимали. Амира помнишь?

— Ростиямова?

Ну откуда все эти фамилии в его голове спустя столько лет? Откуда?! Оттуда. Он с ними в могилу ляжет.

— Ага. Сгинул! — с жаром воскликнул Андрей. Вот не скажешь по его лицу, что этим фактом он опечален. — Пережрал палёнки и всё! Привет, мама, привет, папа. В двадцать два, прикинь?

Егор промолчал: пока ничего нового — он наслышан о том, что с ними всеми здесь происходит. А Ростиямову такая доля светила с самого начала: на вершине их лестницы Амир чувствовал себя чересчур хорошо. Это означало лишь одно — крайне высокую вероятность, что новые правила окажутся ему не по зубам.

— А Альфию? — пошел по головам Андрей.

И Альфию он помнит, кто же из парней не помнит Альфию? Совершенно безотказная деваха без мозгов. Давала всем без исключения, молокососов премудростям любви учила. Спину обдало волнами ледяных мурашек: девчонка хоть и дура дурой, может даже с какими-то отклонениями, но безобиднее человека в этой своре точно было не сыскать. И безотказнее…

«Тоже?..»

— Тоже в ящик сыграла, — не дожидаясь ответа, подтвердил Дрон страшную догадку. — Сожитель кокнул. Четверо, блядь, детей к двадцати пяти. Младшие — с ВИЧ. Угадай, где они все теперь?

«Прекращай…»

— Андрюх, закругляйся… — взмолился Егор, запуская в волосы обе пятерни и вдавливая ладони в виски. Хотелось завыть. — Я две трети своей жизни потратил, чтобы всё это забыть. До пятнадцати, как дурак, мечтал о той штуке из «Людей в черном», которая память стирает. А вот нихуя. Мне, блядь, до сих пор кошмары снятся. А на тебя посмотреть, так заподозришь, что ничего интереснее с тобой не случалось. Зачем тебе вся эта информация? Легче тебе от неё, что ли?

Понимающе ухмыльнувшись, Андрей пожал плечами. Пачка сигарет в его руках рассеянно гуляла с ребра на ребро, а Егор исподлобья следил за этой манипуляцией. Перекурить хотелось просто до одури. Эту привычку не искоренить, он дымит, сколько себя помнит. Если не считать воспоминаний и клички, сигареты, пожалуй, единственное, прихваченное с собой в этот мир и так с ним и оставшееся. Не самое страшное, кстати, что можно было бы прихватить.

— Ну, прости, чувак. Это просто дело привычки: хочешь не хочешь, а судьбой наших интересуешься, — неопределенно повел Андрей плечами. — Ну и, знаешь, дополнительный стимул появляется. Я вообще тебе так скажу: вот вроде мы с тобой счастливчики, да? Вырвались? А так посмотреть — что в тебе есть какой-то стержень, что во мне.

«Стержень…» — повторил Егор мысленно. Да, он. Внутренний бунт. Упрямый отказ признавать себя частью круга, частью гетто, отказ подчиняться их законам. Желание чувствовать другое. Желание