Соседи (СИ) - Коруд

знакомый и говорит: «Анька, я только что от Чернова. По ходу, там просвет наметился. Делай с этой информацией, что хочешь». Ну, я в тот же вечер и ломанулась.

Анина рука вновь полезла в сумочку за пачкой — теперь на ощупь. Уля осторожно забрала сигареты: ей казалось, что вот так, одну за одной — это уже слишком. Аня усмехнулась, но возражать не стала.

— Ты прямо как он… Ладно, вы оба правы. И, в общем, до сих пор не пойму, как, но мне удалось убедить его вернуться, — продолжила она рассказ. — Наверное, новости о закрытии проекта подействовали. Или сам понял, что если продолжит в том же духе, то со дна уже не поднимется. Или отпустило его немного. Короче, наконец, взял себя в руки. Вошел в колею. Раньше тексты писал для нас, теперь как отрезало. Но мне уже всё равно было, веришь? Лишь бы играл, лишь бы в нас жизнь вдохнул, сам перестал бухать и занялся делом, лишь бы отрегулировал рабочие процессы и на оборзевших новеньких управу нашел. Потому что те, кто воспринимал меня как лидера, вслед за ним из группы ушли, а с новыми ребятами мне себя поставить не удалось.

Поспевать за Аней у Ули не получалось. Поток откровений лился на голову без пауз, бросая поочередно то в бурлящий кипяток, то в ледяную воду. Обо всём услышанном она будет думать долго и в тишине — ночью. А сейчас задача простая: всё, что от неё требовалось — каким-то образом выслушать Аню до конца, не умерев на этой самой лавке.

— В общем, всё получилось, и в какой-то мере я считаю это своей заслугой, — устало констатировала Аня. — Мы чуть ли не из пепла возродились тогда. У меня аж в жопе шило вновь заиграло, я же у нас и швец, и жнец, и на дуде игрец — и вокал, и менеджер, и кто угодно. Даже студийку{?}[студийную запись] из своего материала и каверов писали. Репетиции, небольшие солянки{?}[выступления нескольких артистов на одном мероприятии], все дела — мы ожили. Ограничения нас не останавливали — мы знали, что найдем варианты, где выступить. Маленькие открытые площадки, летние веранды… А! — с какой-то безнадёгой махнула она рукой. — И слушатели наши… Ты бы видела, как они нас принимали! Я потом в гримерках плакала от счастья.

Таки тактично выудила из рук Ульяны пачку и закурила третью. В огромных карих глазах читалось: «Прости, но мне надо».

— Но… От прежнего Егора ничего не осталось, вообще. То есть, Уль, пойми меня правильно. На ваше общение пришлось семь лет твоего детства, так я поняла? А на наше — последние семь. Три вычтем, останется четыре. И первые два года из этих четырех он был совсем другим. Это было время нашего взлета и его белая широкая полоса, прямая магистраль без светофоров. Уж не знаю, с какой частотой они меняются, эти полосы, но мне посчастливилось попасть сразу на белую. Я же не брежу, ну! Ты своими глазами все видела! А вот эти годы после возвращения — это не тот человек, пусть в гитару по-прежнему и вкладывает всю душу. Не пишет, и ладно. Но и не пел же всё это время. Вообще! — в отчаянии воскликнула Аня. — Он и раньше выдерживал дистанцию с людьми, но после… Это же просто Великая Китайская стена. Замкнулся в себе, замков понавешал, эмоций ноль, маску с лица не отдерешь, а я-то точно знаю, что там, под ней, море безбрежное. Он не покажет, лишь по глазам читать и остается. А в июне предупредил, что уходит. Правда, после того, как мы отыграем все летние концерты. Якобы мы с ним в разные стороны смотрим, — завелась она. Дрожащий голос зазвенел высокими нотами. — Ну, может он и прав, может, и в разные. Он, в отличие от меня, никогда не довольствовался достигнутым. Я совершила роковую ошибку, приведя в группу еще одного лид-гитариста. Парень конфликтным оказался, с гонором. Вообще-то хотела я, конечно, как лучше, а вышло как вышло, — из Аниной груди вырвался обреченный вздох. — Я плевать хотела на авторские тексты и готова исполнять каверы до конца дней своих, мне важнее контакт с залом, сам творческий процесс. А Егор уже бесится. Сам не пишет, но говорит, что на нём зацикливаться не стоит, предлагает мне пробовать. А я, блин, только «правшу» и «анашу» зарифмовать могу. Ему все ещё не нравится отношение коллектива к работе. Где-то он прав, но в целом просто перфекционист: ему всегда надо больше, лучше, выше, круче. Наверное, благодаря такому отношению мы сейчас там, где есть, а не в глубокой жопе, но…

Теперь, после пятнадцати минут Аниного непрерывного, наполненного болью, обидой и отчаянием монолога, Уле стало кристально ясно, почему та не решилась на переписку в мессенджере. За эту нежданную откровенность она была его подружке благодарна, несмотря на собственное внутреннее опустошение. Выходка Вадима ушла далеко на задний план, стала казаться чем-то совсем несущественным, фигней, не стоящей выеденного яйца. Только… как она может им помочь? Обоим?

— Короче, прости, что грузанула… Тебе, наверное, интересно, зачем я всё это сейчас тебе рассказываю? — как считала Улины мысли Аня. — А очень просто, Уль. Ты сама только что подтвердила мои предположения. Ваше общение возобновилось, и он стал стабильнее. Спокойнее. Перестал срываться на людей, нашел-таки общий язык с новым гитаристом. Снова стал улыбаться. Когда засмеялся, я вообще в транс впала, я думала, он не умеет, клянусь! Уля, он петь опять начал! На сольнике четверть всей программы исполнил, — Анькины тонкие пальцы, загнувшись один за одним, сжались в кулачок. Не то, что Уля не могла поверить своим ушам, но вообще… Вообще, кажется, кто-то сегодня ночью не сомкнет глаз. Опять. — Не смотри на меня так, я в своем уме. Я давно за ним наблюдаю, и два плюс два у меня точно получится четыре, а не пять, — решительно мотнула головой Аня. — Здесь исключено другое объяснение, его просто нет, в случайности я не верю. Он скрытный ужасно, но за эти годы по крупицам какой-никакой портрет собрать удалось. Совсем ничего я не знаю только про его детство, эта тема — табу, молчит как партизан. Но я знаю, какой образ жизни он ведёт, с кем общается — со всеми и ни с кем. Вокруг него полно людей и при этом никого. Думаю, что избегает привязанностей, так как близко к себе никого не подпускает. Последние два года это видно особенно хорошо, прям обострилось.