Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

«При допросе Костенко мне задавал такие вопросы, почему я не подписал материалы Сидорова на Шолохова, может быть, Сидоров был прав в этом и знал это дело.

К сему: Благородов.

27. XII.-37 г».

Посидели в шолоховском доме привычной компанией. Поняли одно: ничего не кончилось. Костенко был заряжен против вёшенцев так же, как ранее Кравченко и Тимченко. Освобождать других арестованных по Вёшенскому делу никто не собирался. Евдокимов, Дейч, Сперанский и вся их свора, включая теперь ещё и Костенко, готовились к новому наступлению.

Товарищи сказали: дела наши тяжкие, Миша, и без Сталина снова никуда.

16 февраля Шолохов пишет Сталину письмо – огромное, со всей предысторией донских хождений по мукам. И снова едва ли на весь Советский Союз был хоть один писатель, который рискнул бы писать подобное главному кремлёвскому жителю.

«После освобождения из-под ареста секретаря Вёшенского РК ВКП(б) Лугового, председателя РИКа Логачёва и уполномоченного Комзаг СНК Красюкова бюро Ростовского обкома партии приняло решение о возвращении Лугового и других на прежнюю работу. В этом решении было записано следующее: “… Материалами следствия установлено, что тт. Луговой, Логачёв и Красюков были злостно оговорены участниками к<онтр>-р<еволюционных> правотроцкистских и эсеровско-белогвардейских организаций в своих подлых вражеских целях”.

Эта формулировка неверна по существу и придумана для того, чтобы замести следы вражеской работы. Чего проще: оклеветали вёшенских коммунистов враги, на то они и враги, чтобы клеветать; оклеветанные реабилитированы; заблуждение, в коем пребывали Ростовский обком и обл. УНКВД, рассеяно решением ЦК. А на самом деле было всё это иначе. Обком (враги бывшие в нём и находящиеся сейчас) создали на Лугового и остальных дело, заведомо зная, что Луговой и остальные непричастны к вражеской работе, враги исключили их из партии, а враги, сидящие в органах НКВД Ростовской области, заставили других арестованных дать на Лугового, Логачёва, Красюкова ложные показания. И не только некоторых арестованных заставили клеветать, но пытались всеми мерами и способами добиться таких же ложных показаний и от самих Лугового, Логачёва и Красюкова. В какой-то мере они преуспели и здесь: сломленный пытками Логачёв дал ложные показания на многих честных коммунистов, в том числе и на меня, и даже самого себя оговорил. Логачёв, которого, как и остальных арестованных, буквально истязали в новочеркасской тюрьме (к методам следствия и допроса, практиковавшимся в Азово-Черноморье, я вернусь в конце письма), дал именно те показания, какие от него вымогали.

В обкоме и в областном УНКВД была и ещё осталась недобитой мощная, сплочённая и дьявольски законспирированная группа врагов всех рангов, ставившая себе целью разгром большевистских кадров по краю».

«Пора распутать этот клубок окончательно, т. Сталин! Не может быть такого положения, когда, к примеру, Луговой освобождён и восстановлен в партии, а те, кто арестован и осуждён “за связь с врагом народа Луговым”, всё ещё страдают и несут незаслуженное наказание. Не должны остаться безнаказанными те, которые сознательно сажали честных коммунистов. Но пока положение остаётся прежним: невиновные сидят, виновные здравствуют и никто не думает привлекать их к ответственности».

Шолохов подробно расписал все те подлости, что творили в его районе Тимченко и Кравченко.

«Этот Кравченко производил аресты в своём р-не, он же вёл следствие, т. к. летом его мобилизовали на следовательскую работу в Миллеровский отдел НКВД. Он вымогал ложные показания от арестованных. Почему же его не привлекают к ответственности? Почему он из Вёшенского р-на переведён в крупнейший р-он Каменский, а Тимченко – в Цымлянский? Почему не привлекают к ответственности тех, кто упрятал в тюрьму Лугового, Логачёва, Красюкова и тех, кто вымогал у них показания в своих вражеских целях? Неужто всё это так и останется и врагам будет дана возможность и дальше так же орудовать?

Красюков рассказывал, что в дни 1 мая в Ростовской тюрьме стон стоял от криков. Из одиночек кричали: “Да здравствует коммунистическая партия!” “Да здравствует товарищ Сталин!”

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Даже страшный тюремный режим и инквизиторские методы следствия не сломили веры в партию, в Вас, у подлинных большевиков, которые, будучи замучены сами, кричали здравицы партии и её вождю».

«Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный безконтрольно отдаётся в руки следователей, глубоко порочен; этот метод приводил и неизбежно будет приводить к ошибкам. Тех, которым подчинены следователи, интересует только одно: дал ли подследственный показания, движется ли дело. А самих следователей, судя по делу Лугового и др., интересует не выяснение истины, а нерушимость построенной ими обвинительной концепции».

«Надо тщательно перепроверить дела осуждённых по Ростовской области в прошлом и нынешнем году, т. к. многие из них сидят напрасно. Сидят по милости врагов. Дела изъятых в порядке очистки тыла тоже необходимо перепроверить. Изымали не только активных белогвардейцев, эмигрантов, карателей, словом тех, кого необходимо было изъять, но под эту рубрику подводили и подлинно советских людей: молодых бригадиров, трактористов, животноводов. Это – тоже метод вражеской работы, желание внушить казачьему населению враждебные чувства к Советской власти, породить сознание неуверенности и тревоги».

«Из уст знакомых колхозников я сам не раз слышал, что живут они в состоянии своеобразной “мобилизационной готовности”; всегда имеют запас сухарей, смену чистого белья на случай ареста. Ну, куда же это годится, т. Сталин?»

«Доведите до сведения Н. И. Ежова о содержании моего письма, ведь он сделал первый почин в распутывании вёшенского клубка, и пришлите комиссию из больших людей нашей партии, из настоящих коммунистов, которые распутали бы этот клубок до конца. Обком ничего не делает и не сделает!»

«Пришлите по делам арестованных коммунистов М. Ф. Шкирятова. Он знает очень многих людей здесь по 1933 г., ему будет легче ориентироваться, и кого-нибудь из заместителей т. Ежова. И пусть они, знакомясь с ростовскими делами, хорошенько присмотрятся к Евдокимову! Он хитёр – эта старая, хромая лиса! Зубы съел на чекистской работе…»

«Не верится, т. Сталин! Но если Евдокимов не враг, а просто глубокая шляпа, то неужто такой руководитель нужен нашей области, где крайне сложна политическая обстановка, где так много напаскудили враги».

И в самом финале – о себе.

«За пять лет я с трудом написал полкниги. В такой обстановке, какая была в Вёшенской, не только невозможно было продуктивно работать, но и жить было безмерно тяжело. Туговато живётся и сейчас. Вокруг меня всё ещё плетут чёрную паутину враги. После отъезда Тимченко и Кравченко их подручные продолжают вести активную работу».

Письмо прочитали поочерёдно Поскрёбышев, Сталин, Ежов.

Через несколько дней Шолохова вызвали в Москву – к Ежову.

Получив известие, Шолохов быстро, как он умел, собрался, вышел из своего кабинета, навстречу – жена.

Она перестала понимать что-либо. Кормящая, потерявшая сон и покой мать.

Упала перед ним на колени:

– Миша, умоляю, ради детей. Отступись. Перестань с ними воевать. Не делай ничего. Они убьют тебя и нас всех погубят.

– Встань, Маш, – только и попросил.

* * *

Посидели у Ежова в кабинете. Чтобы Шолохов расслабился, Ежов угостил гостя коньяком. Выпили по рюмке, потом по второй.

Вдруг хозяин кабинета предложил:

– А поехали на дачу ко мне? – и уже, как решённый вопрос: – У меня дача в Мещерино. Едем.

В машине по пути Шолохов пересказал Ежову всё, что писал Сталину. Тот качал головой, удивлялся. Почти не комментировал, но слушал с предельным вниманием. Изредка поглядывал на Шолохова.

Так и добрались.

На звук заезжающей во двор машины выбежала девочка. Недавно Ежов и его жена удочерили ребёнка, взяв из детдома. Дитя обожало приёмного отца.

Вслед за ней вышла приветливая жена.